Время после. Освенцим и ГУЛАГ: мыслить абсолютное зло. Валерий ПодорогаЧитать онлайн книгу.
давно исчезнувшее лагерное пространство местечка Аушвиц. Вокруг того, что было, выстраиваются несвязанные между собой серии свидетельств, их три: так называемых палачей-немцев, свидетелей-поляков, жертв-евреев; их признания не сообщаются друг с другом, они лишь очерчивают то, что случилось Невозможное – случилось то, что не должно было произойти.[53] Тому, что произошло, по-человечески нет приемлемого объяснения; оставаясь человеком, нельзя допустить этого в качестве даже представимого.[54] В чем уникальность абсолютного Зла? О его существовании не догадываются даже будущие жертвы, а оно совсем рядом… Те, кто свидетельствует, создают из своих рассказов что-то вроде невидимой конструкции происшедшего, хотя она невидима, но она в этих людях и их словах. Реальный ландшафт Освенцима сегодня – это несколько сонная и цветущая долина. Однако постепенно из произносимых слов, их перепутанности и смешанности в фильме повисает, словно в новеллах Кафки, гнетущая атмосфера преступления. Конечно, катастрофа Освенцима предполагает свидетелей, чье свидетельство может быть принято во внимание и всё-таки отвергнуто: например, свидетельства жертвы и палача. Жертва располагается на ближайшей дистанции от события, даже «слишком близко», к тому же если учесть, что жертва жертве рознь. Может быть, истинным свидетелем преступлений нацистов является тот, кто мертв до собственной смерти: «невыживший». Есть и другие жертвы, выжившие, – те из них, кто продолжает свидетельствовать, на их свидетельства опираются Адорно и Ланцман. Палач в качестве свидетеля может быть отведен по многим соображениям, его палаческие функции (добровольно или принудительно принятые – здесь неважно), как это ни парадоксально, освобождают его от ответственности за чудовищное злодеяние.[55] Именно приказ, как полагает палач, дает ему шанс отказаться от личной вины и представить себя чуть ли не такой же жертвой, как та, которую он убивал. И жертва, и палач подчинялись преступным приказам, и подчиняться им «беспрекословно» было единственно возможным способом выжить в лагерях смерти. Палач не признает свое «осознанное» участие в преступлении, но и жертва, возможно, свидетельствует из чувства мести, – выжить и отомстить за себя и других, «не выживших». Таким образом, свидетельства как жертвы, так и палача не то чтобы сомнительны, они недостаточны. Или, другими словами, зло, признанное абсолютным, не может найти аутентичного свидетельства, ибо это Зло всех. Такое абсолютное зло всегда будет бесконечно избыточным по отношению к любому свидетельству. То, о чем свидетельствуют, невозможно. Конечно, концепция Зла абсолютного (радикального) – только одна из точек зрения на природу человека и на его нравственные возможности.
Фильм Ланцмана – чисто адорнианский, ведь он свидетельствует о том, о чем нельзя свидетельствовать. С точки зрения нацистской мифологизированной рациональности «окончательное решение» (еврейского вопроса) кажется необходимым, в то время как с точки зрения общечеловеческой позиции именно эта рациональность больше всего напоминает
Допустимость любого насилия, но недопустимость геноцида, т. е. уничтожения другого народа как суверена, – как это понять? Где та грань между геноцидом, интернированием, депортацией или насильственным изгнанием, которую иногда трудно наметить? В мировых войнах, как мы знаем, гибли целые народы. Что такое бомбардировки союзниками Гамбурга или Дрездена, а что такое Хиросима и Нагасаки? Чрезмерное могущество победителя над терпящим поражение врагом? Азарт военной доблести, «войны до победного конца»? А что такое ГУЛАГ? Что такое Сребреница?.. Как только мы сужаем действие имени «Освенцим» и относим это имя только к Холокосту еврейского народа, мы теряем ориентацию в мире тотального террора. «Освенцим» – это и ГУЛАГ, но не только; это и все другие «места», где подобное насилие возможно; именно там оно оказывается рецидивом абсолютного Зла. Насилие – приводной ремень тотального террора, а это требует создание дорогостоящей бюрократической машины, без нее не установить «нового порядка». Как только она создана, государственное насилие лишается спонтанности и «естественности», становится монотонным автоматическим действием всей системы принуждения и контроля. Так жертвы становятся палачами, а палачи – жертвами. И те и другие освобождаются от вины и ответственности. Естественно, речь идет о тотальном применении насилия, которое не объясняет даже «продолжающаяся» гражданская война.
Поражает словоохотливость некоторых свидетелей из фильма «Шоа», особенно поляков, которые рассказывают обо всем без страха и без какого-либо заметного смущения или сострадания. Рассказ одного польского крестьянина, который вспахивал свое поле прямо перед оградой Освенцима, стараясь не поднимать головы. Все жители его деревни были предупреждены, что смотреть в сторону лагеря запрещено, иначе охранники-украинцы будут стрелять. Иногда он слышал крики, но потом все стихало, и он продолжал обрабатывать свою землю.
Известно, что Эйхман, один из нацистских палачей, категорически отказался признать