Валерия. Роман о любви. Юлия ЕршоваЧитать онлайн книгу.
собой поделили заказы с копчёной колбасой и зелёным горошком, а сейчас травят борцов за свободу! Призываю вас выразить свой протест на митинге Народного фронта! Следуем за мной! – Предводитель восстания выбрасывает вверх плоскость ладони и кричит: – Живе Беларусь!
На дальнем подоконнике, в улье шершней, лапка оппозиции сменила листок протокола на бело-чырвоны сцяг, и все обитатели улья уже вторят вождю: «Живе Беларусь, живе Беларусь…» Зал затаился, а президиум уже опять всполошился. Самый пожилой из восседавших на троне, почти старик, переполняясь гневом от вида фашистской тряпки, подскакивает к краю сцены и опрокидывает на революционера Дадыко полный графин воды и содержимое цветочника со словами:
– Фашистская мразь! Белорусы святой кровью эту землю полили, а ты – гнида, полицай! Опять эту заразу выпустил! Дадыко! Подонок! – Седые волосы смельчака встают дыбом, глаза белеют, ещё минута – и пустой графин разбился бы на голове лидера белорусской оппозиции, но ситуацию спасает самый бюрократичный из президиума заседания – учёный секретарь НИИ прикладной физики, человек ещё молодой, высокий, лысый, холёный, с блестящими лукавыми глазками. Сегодня он, как представитель элиты, отхватил с чёрного хода буфета два, а то и три пакета с колбасой и банками горошка, поэтому, страшась огласки, сохранял на лице холодный нейтралитет до самой кульминации. Перед полётом цветочника на голову оппозиционера, учёный секретарь хватает за руку разъярённого патриота, встряхивает и с почтением усаживает прямо на сцену, перепоручив его заботам активисток первого ряда.
С другой стороны сцены, хватаясь за сердце, наслаждается холодком валидола поверженный председатель собрания, а докладчик, покрываясь потом, измеряет его пульс. Люди, опасаясь проморгать насиженные места, зал не покидают – а вдруг продолжение? Они заполняют пространство взволнованным гулом и одиночными репликами возмущения во все представленные стороны. Даже уважаемый докладчик, репутация у которого была безупречней репутаций всех известных физиков, получает в свой адрес несколько уколов и тирад.
Те, кто подпирал стены, не растерялись: сохраняя молчание, они резво перебегают и втискиваются в редеющие места тесного партера.
Умытый оппозиционер наконец встаёт, задыхаясь, как проданный из бочки карп. Мокрая рубашка условной свежести покрывает пузырями белое комиссарское тело, жаждущее европейского суверенитета и оваций на митинге. Его пышные седые усы превратились в проволочные тараканьи усики и обвисли, а волосы прилипли к голове. От такого зрелища учёный секретарь, одетый с иголочки и окутанный облаком дорогого парфюма, скривил лицо. Институтский щёголь брезгливо встряхивает облитого предводителя за рукав и на весь зал произносит:
– Дадыко, убирайся. Сейчас же заявление по собственному! В приёмную! Иначе пойдёшь по статье за прогул. Вон, вон! Весь народ перебаламутил, не стыдно? Ты же учёным был! Эх!
И Дадыко