Российская психология в пространстве мировой науки. Ирина МироненкоЧитать онлайн книгу.
науки осложняется особенностями протекания предшествующего периода, когда общая тенденция раскола и относительной изоляции психологических школ усугубилась политическими и идеологическими особенностями развития страны, языковым барьером. Об этом так пишет А. В. Петровский: «Если до начала 30-х гг. все еще сохранялись контакты российских психологов с их зарубежными коллегами, то сразу же после года "великого перелома"[1] эти связи стали очень быстро истончаться. "Железный занавес" опустился в середине 30-х гг., наглухо закрыв возможность включения трудов психологов, физиологов, социологов в контекст развития мировой науки <…>. Только со второй половины 80-х гг. оказался возможным кардинальный поворот, снявший идеологическое табу, столько лет перекрывавшее путь к включению отечественной психологии в общий поток мировой психологической науки» [Петровский, 2000, с. 43–44].
В сознании зарубежных коллег отечественная психология представлена в качестве понятия скорее географического: есть огромная Россия (раньше был СССР), там живут психологи, они чем-то занимаются – малозначимым, судя по представленности результатов их трудов в зарубежных энциклопедиях. Там жили гениальные И. П. Павлов и Л. С. Выготский, теории которых интегрированы в мировую науку и живут там собственной жизнью. Еще там жили такие ученые, как С. Л. Рубинштейн, А. Н. Леонтьев, Б. Г. Ананьев и некоторые другие, имена которых особо сведущие зарубежные коллеги могут назвать, но никто практически не может сказать, чем именно они прославились. И все это не вызывает ни малейшего интереса.
Отечественные авторы практически не цитируются, не упоминаются в известных периодических изданиях. Показательно, что в многотомной американской психологической энциклопедии [Encyclopedia… 1994] развитие психологии личности в СССР после С. Л. Рубинштейна не только не освещается, но даже не упомянуто. В той же энциклопедии в специальной статье, посвященной опыту выращивания детенышей обезьян в человеческой семье, отсутствует упоминание о первом в мире эксперименте такого рода, выполненном Н. Н. Ладыгиной-Котс еще в 1913–1915 гг. [Ладыгина-Котс, 1935]. Статья начинается непосредственно с соответствующих американских исследований, проведенных на двадцать лет позже.
О недостаточной известности за рубежом отечественной школы говорит и такой факт. Накануне XXVII Всемирного психологического конгресса 2000 г. журнал "European Psychologist" [Tele-interviews, 2000] провел опрос среди 30 крупнейших психологов Европы. Их просили назвать основные достижения психологической науки XX века, основные вехи в ее современной истории, те новые тенденции в развитии психологии, которые, по их мнению, будут определяющими в XXI веке. В числе опрошенных был только один человек из России – А. В. Брушлинский, ответы которого на вопросы анкеты разительно отличались от остальных. А. В. Брушлинский, характеризуя психологическую науку XX века, говорил прежде всего об отечественной школе, ее теориях и концепциях. Остальные мэтры не видели места и роли отечественной школы в развитии мировой науки. Упоминались часто лишь имена И. П. Павлова и Л. С. Выготского.
Так что в глазах мирового научного сообщества отечественная школа, по всей видимости, – не более чем «позитивизм, обросший марксистской фразеологией» [Юревич, 2004, с. 12][2]. Как собственно научная школа она не воспринимается, ее не только нет, но и не было. Отсюда «миссионерское» отношение к нам сегодня западных коллег, стремление просветить и приобщить, но отнюдь не научиться у нас чему-либо.
Проблема образа отечественной психологии в мире – это не отвлеченная проблема адекватного или неадекватного понимания ее особенностей зарубежными коллегами, это проблема онтологическая, проблема бытия нашей психологии в формирующемся едином контексте мировой науки, проблема ее сущности и существования, ее настоящего и будущего – будущего в структуре мировой науки, а другого будущего не будет. И над этой проблемой нужно работать. Следует признать, что в настоящее время образ отечественной психологии в восприятии зарубежных коллег находится на стадии аморфного пятна.
В то же время актуальной тенденцией является и утрата самой отечественной психологией претензий на самобытность. А. В. Юревич с беспощадной честностью пишет о том, что в условиях современности «отечественная социогуманитарная наука постепенно превращается в механизм трансляции знания (а также гипотез, интерпретаций, заблуждений и т. д.), созданного зарубежной наукой, в нашу социальную практику» [Юревич, 2004, с. 13]. Примером проявления подобного профессионального самосознания является статья группы авторов [Balashova et al, 2004] о российской психологии в изданном в США значительным тиражом учебном издании «Интернациональная психология» ("Handbook of International Psychology"). В этой статье сказано: «После Октябрьской революции и гражданской войны, начиная с 1920-х годов, в силу социально политических ориентаций коммунистической идеологии и диктата государственного управления развитие психологии как науки прервалось. На смену эмпирическим исследованиям и свободной научной дискуссии пришел политико-идеологический подход <…>. В силу этого, а также в результате политической и социальной изоляции Советского Союза во время "холодной войны" развитие российской психологии было задержано, так что ее называют
1929 г.
Отметим, что в числе наиболее ярких и устойчивых традиций, сложившихся в отечественной психологии советского периода, В. А. Кольцова называет высокую теоретичность и отсутствие позитивистских тенденций [Кольцова, 2002].