Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник). Даниил Лукич МордовцевЧитать онлайн книгу.
вниз его святейшество. Все народы были в его власти. И этот презренный царь нубийских народов был привязан к носу корабля его святейшества и выложен на землю, в городе Фивах.
После того отправился его святейшество в страну Рутенну, чтобы охладить жар своего мужества на жителях страны той. И достиг его святейшество земли Нахараина. Его святейшество – да будет жизнь, счастье и здоровье его уделом – нашел этих неприятелей. Он назначил порядок битвы. Его святейшество нанес великое поражение им.
Бесчисленно было множество живых пленных, которых его величество увел победами своими. И вот я был впереди наших воинов. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял и увел военную колесницу с конями и того, который на ней находился, живым пленным и представил их его святейшеству. Тогда я был одарен золотом».
– Здесь он велел оставить место для будущих дел своих и подвигов, – заметил молодой египтянин.
– Да, – иронически вставил слово Инини, – здесь придется вырезать: «При Просописе я погиб вместе со своим кораблем».
Но сын храброго Аамеса не понял иронии.
– А вот и конец подписи, – показал он внизу гробовой доски.
– «Я сделался высокоуважаемым, – прочел жрец, – и достиг старости. Со мной будет то, что есть удел всех людей на земле. Я снизойду в подземный мир и буду положен во гробе, который я сам для себя велел сделать»[26].
Жрец кончил и задумался.
– Кого же ты положишь в этот богатый гроб, если твой отец съеден акулами «Великой зеленой воды»? – спросил он сына Аамеса.
– Не знаю, святой отец, – отвечал молодой египтянин.
– Надо будет положить его изображение, исполнив над ним все похоронные обряды бога Озириса, – сказал жрец.
X
Воспоминание о Трое
Юная Лаодика между тем с глубокой тоской смотрела, как корабль все более и более удалялся от тех мест, которые, казалось ей, омываемы были ее родным морем. Эти мутные воды реки, так не похожей на родной Ксанф или Скамандр, эти пугающие гиганты пирамиды, высившиеся к незнакомому небу, эти молчаливые звери-люди, сфинксы, эти храмы чудовищные, не похожие на ее родные храмы – храмы ее богов, отвернувших от нее лицо свое, эти выжженные солнцем горы с мрачными в них пещерами-гробницами, хранилищем старинных мумий, эти гигантские пальмы, так не похожие на милые лавры и мирты ее родины, – все это еще больше заставляло ее мысль и ее изболевшееся сердце тянуться к милому северу, к грустным теперь, опустошенным берегам бедной Трои, к ее задумчивым рощам, к озаряемой родным солнцем, а теперь затуманившейся облаками Иде, к священному Илиону.
Милое, золотое, невозвратное детство, когда она с братьями и сестрами и с этим обломком ее прошлого, с доброй черной няней Херсе бегала по берегу родного моря! Никого из них не осталось. Нет и Кассандры, которую она видела последний раз в эту ужасную ночь, – жива ли она? Может быть, подобно ей, томится в неволе, в чужой стороне. И никого-то не пришлось ей оплакать, как
Эта замечательная эпитафия – не измышление автора. Ее до сих пор можно видеть в Верхнем Египте, в Эль-Кибе, в гробничном покое Аамеса. Это целый некролог, и некролог хвастливый, от своего лица. А разве «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – не то же самое? Не то говорят надписи на памятнике Гамбетты в Париже, против Лувра. –