Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы. Константин ЗарубинЧитать онлайн книгу.

      Разница между нами была простая. Мой отец, шахтёр и пьяница, ударил меня ровно один раз за всё детство. Ко мне медсестра тогда пришла – уколы делать от воспаления лёгких. Я заныл, в шкафу от неё спрятался, и папа вытащил меня оттуда и дал с размаху по жопе.

      Олеськин отец, шахтёр и пьяница, бил их каждый месяц. Олеську бил, Вику бил (её сестру старшую). Мелкого Дрюшу не бил, пока тот не дорос до старшей группы садика. Зато потом, особенно с первого класса, порол его чаще всех, потому что «пацана» надо было из Дрюши сделать.

      Тётю Лену, жену, он, само собой, тоже бил, в том числе по спине молотком для отбивания мяса, но это обстоятельство на роль водораздела не годится. Жён у нас на улице Мира так или иначе били все папы, включая моего. Радикальная мысль о том, что поднимать на жену руку вообще нельзя, даже по пьяни, никому не приходила в голову.

      Поэтому демаркационную линию проще всего провести по детям. Одних не били, шлёпали разве что слегка. Других бил отец, третьих мать, четвёртых колотили оба родителя. Был ещё вариант, когда порола бабушка, потому что папа уже успел под лаву попасть или за плохо изолированные провода взяться в забое, или утонуть спьяну, а мама тоже спилась – ну, или сбежала с улицы Мира в какой-нибудь Петрозаводск, чтобы с ума не сойти раньше времени. Но у Олеськи была, как говорили, благополучная, полная семья с типовым распределением обязанностей. Крепкие шахтёрские руки ко всем прикладывал отец.

      Как-то всё это кошмарно выглядит, когда написано чёрным по белому на гладеньком экране. Вероятно, потому что было кошмаром и на улице Мира, когда происходило.

      Надо только не забыть, что мы такими категориями не думали. Олеська мне завидовала, конечно, что меня одна мама лупит, причём рукой, редко тапком, и потом конфеты суёт и варит какао в приступе раскаяния. А я Олеське завидовал, что у неё фломастеры двадцати четырёх цветов и больше программ по телевизору. И все мы завидовали Юльке Соловьёвой, потому что отчим ей личную комнату из кладовки сделал, и потому что они на Чёрное море один раз ездили. Но Юльку зато мама стегала за двойки скакалкой. Однажды разогнала гостей прямо с Юлькиного дня рождения в наказание за не помню что. Одним в одном везёт, другим в другом. Как-то так мы думали.

      Подлинное равенство, впрочем, было только в одном месте – в садике номер пять на Тополиной аллее. Туда вся улица Мира ходила. И все, даже самые небитые, огребали тапком или свёрнутым журналом от воспиталки Ирины Робертовны. Она нас ненавидела за то, что муж когда-то заставил её из Риги переехать. Иногда давала по башке, если её имя выговорить не можешь (а почти никто не мог). Но чаще всего била во время тихого часа. Шепнёшь два слова соседней раскладушке – и сразу бум-бум-бум гремят шаги в твоём направлении. Одеяло рывком в сторону, одна огромная рука вжимает твоё тельце в матрас, другая, которая с журналом, наотмашь бьёт по жопе: ррраз, два, три. В этот момент главное было не заорать. Если заорёшь – отхлещет по полной и родителям ещё скажет, что хулиганил во время сна.

      В школе равенство кончалось. Там учительницы были разные. Моему классу досталась Жанна Юрьевна, про которую не скажешь особо ни плохого ничего, ни хорошего. Орала много, рамы заставляла мыть (третьеклашек, на втором этаже, без какой-либо страховки). Отправляла к врачу, если «ручку неправильно держишь». Но не била никого. Аню Тереньтеву очень жалела. Та регулярно с синяками приходила в школу, иногда сидеть не могла нормально. Один раз, помню, Жанна Юрьевна расплакалась, пока Аня её обнимала, прижимая к вязаной учительской кофте лицо с кровоподтёком.

      Юльке Соловьёвой не повезло. Их класс взяла Туранчокс (настоящего имени честно не помню). Нетрудно догадаться, что Туранчокс была небольшого роста, с жидковатыми чёрными волосами, стянутыми в коровий блин на затылке. У неё, наверное, была какая-нибудь дурацкая судьба несложившаяся, но Юльку и Юлькиных одноклассников эта судьба не интересовала совершенно. Их интересовало, кого Туранчокс бьёт линейкой и ставит лицом к стене сбоку от доски, а кого не бьёт и не ставит.

      В отличие от воспиталки Ирины Робертовны, которая ненавидела и стебала всех одинаково, Туранчокс определяла себе любимчиков – примерно четверть класса, причём по каким-то мутным критериям, не очень связанным с успеваемостью. Любимчики не знали, как жжётся удар линейки, и никогда не считали бугорки в зелёной краске на стене. Туранчокс на них даже не орала почти. Юлька Соловьёва угодила в любимчики и гордилась этим весь первый класс, но во втором классе стало ясно, что быть любимчиком Туранчокс хуже, чем не быть, потому что три четверти одноклассников тебя ненавидели. После уроков оттягивались на тебе, как могли.

      А Олеське повезло. Она попала к Нине Маратовне и всю начальную школу проучилась в советской киносказке про мудрую, спокойную как танк учительницу, которая всё понимает и никогда не повышает голос. Ну, почти никогда. Нина Маратовна тоже была маленькая, вряд ли сильно выше Туранчокс, и тоже собирала свои негустые волосы в бесформенный пучок на затылке, только