Красный закат в конце июня. Александр ЛысковЧитать онлайн книгу.
ночи, чтобы в полной темноте наощупь да с закрытыми глазами вытащить из пучка один прут.
Если попадался обломок, – замысел считался одобренным свыше. Если длинный – запрет.
Синцу, видимо, ещё и повезло.
В пользу природного миролюбия Кошута говорит и то, что со стороны славян непугаными угорцы долго оставались на берегах этих малых северных рек.
Новгородским ушкуйникам, ватагам воров-мужиков, казакам такие дебри были по боку – прямой дорогой к морю на стругах вниз по течению Северной Двины[13] стремились они, грабя побережные селения.
Если и был смысл пробираться в глубь угорских земель, то на долгое, постоянное жительство, семьей, тихо-мирно, как Синец, который тоже ведь не ахти какой и разбой сотворил на чужой земле – дальше тряски сети и выжигания чищанины не сподобился.
В его положении воевать было себе дороже. Землянка Кошута – крепость. Одному осаду не одолеть. К тому же нюхом и слухом угорца всё кругом пронизано. Преимущество в знании местности многократное.
Но главное – не за чужим добром сюда толкались на плоту Синец с Фимкой.
…Сошлись они где-то в лесу.
Остановились в отдалении друг от друга.
Синец у себя на Новгородчине немцев видывал. Немоту их пробивал усилением голоса, как глухоту. И Кошут был для него немко.
Пришелец бил себе в грудь и вопил:
– Во крещении Иван. Кличут Синец. А тебя как?
Местнику тоже не в диковинку был человек иной породы.
На торгах в устье Пуи он видывал голосистых славян, слыхал их речь. И даже отхлёбывал из оловины их хлебное вино, сваренное на солоде с хмелем, несравненно более крепкое, чем угорский «бор» из малины и мёда, выбродивший в горшке на протяжении двух лун.
Потому Кошут вовсе и не остолбенел при встрече с Синцом. Чай, не зверь лесной, чтобы дичиться.
По жестам понял Кошут, о чём говорит ороз.
Без особой охоты, но своё имя назвал.
А вот до рукопожатия дело не дошло.
Показались один другому – и каждый в свою сторону.
На время потерялись из виду.
Но забыть друг дружку уже не смогли.
Стали жить с оглядкой…
Поспела брусника.
Настоящая ягода, не в пример малине[14] или смородине[15]. До следующего лета не скисала, сама себя сохраняла.
Ею заполнялись ямки, обложенные корой. Ни червь её, замороженную, не точил, ни муравей.
Изо дня в день Тутта с детьми ползала в окрестных мшаниках, похожая на медведицу с тремя медвежатами-погодками. От комаров, от гнуса все обмотаны тряпьём, дерюгами, шкурами.
Мягкая перина под коленями источала болотный усыпляющий дух, укачивала.
Младший перестал двигаться.
– Кинек! Элалжи! Фог бочьё![16]
На шее у Туты болталась кожаная торба. Дети горстями ссыпали туда свой сбор.
Мальчик встал на коленки, моргал сонно.
Детские лица одинаковы во все времена, начиная с неандертальских. Щенячье, ангельское в них неизменно.
Мальчик
Дывын (
Мална.
Рибиз.
Сынок, проснись. Собирай ягоды.