Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.. А. О. Смирнова-РоссетЧитать онлайн книгу.
но не злопамятен и не завистлив. Я искренен и умею любить своих друзей и быть им верным, но у меня колкий язык.
Через несколько дней мы переезжаем в Петергоф и будем проводить весь день на воздухе: на прогулках, в лагере, на маневрах, в катанье на лодке по заливу. Я предпочитаю Царское Село: там тише, там живут Карамзины, и Пушкин приходит туда, иногда даже пешком, из Петербурга, как скороход[42].
Императрица сказала мне, что я по-прежнему буду жить в коттедже, а Государь прибавил: «Вас будут будить утром на заре». Императрица отвечала: «Какая жестокость! она любил долго спать; даже в институте ей позволяли, по приказанию доктора, спать немного дольше»[43].
Сегодня сделан эскиз картины, изображающей лагерь; я ненавижу позировать: три года тому назад мой портрет миниатюрой удался лучше; акварели для альбома Императрицы хороши, особенно портрет Alexandrine и Любиньки[44]; Софи не так хорошо вышла, а я совсем гадко; я была в таком ужасном настроении духа! Сегодня вечером будет прощальный чай для жителей Царского.
Мы были в лагере и пережили массу треволнений. Мы все поехали в шарабане вслед за Императрицей. Коляски с горничными и с нашими платьями должны были приехать после. Возвращаемся из лагеря – ни колясок, ни платьев. Общее отчаяние. Я иду отыскивать горничных Императрицы и узнаю, что и их нет, за исключением m-rs Ellis[45] и Клюгель; но ни платьев, ни парикмахера, ни других женщин. Клюгель чуть не рвала на себе волосы. M-rs Эллис, невозмутимо спокойная, пила чай, поставив перед собой шкатулку с драгоценностями. Наконец прибыли коляски, платья и парикмахер. Мы одевались, как солдаты, когда бьют тревогу. Во время обеда я пожаловалась, кому следовало, на эти беспорядки; мне отвечали, что даже платья Императрицы не пришли вовремя и что нам жаловаться нечего. Это верно, но, если бы она была уже одета, мы могли бы не быть готовыми вовремя, и во всяком случае это беспорядок в конюшенном ведомстве. Императрица посмеялась над этим, но сказала, что это не должно повториться, потому что в кучерах и экипажах нет недостатка. Я думаю, что даже солдаты не одеваются так быстро, как мы оделись вчера; к тому же мы умирали с голоду. Князь Петр сказал мне: «Однако это не лишило фрейлин аппетита; они оказали должную честь обеду».
Как оригинальна Алина![46] Императрица на днях сказала ей:
– Какая у вас узкая юбка, моя милая, можно подумать, что она сшита по моде 1804 года.
Алина отвечала с самым серьезным видом:
– Она достаточно широка для того, чтобы я чувствовала себя в ней прекрасно; я могла бы даже перескочить через ручей.
Императрица засмеялась и сказала:
– Вы настоящий портрет вашей матери, Алина. Маленькая Дубенская[47] очень мила, и Великая Княжна Мария Николаевна очень ее любит; они вместе читают.
Не успели мы вернуться из лагеря, как Государь получил из Парижа депешу с совершенно неожиданным известием о поразительной катастрофе.
Пушкин был отличный ходок и мог пройти верст 25 скорым шагом.
Моя мать занимала комнату рядом с детьми Государя; утром Государь приходил к дочерям и стучался с ними вместе к моей матери, чтобы ее разбудить. Это было большим удовольствием для детей.
Впоследствии княгиня Суворова, m-lle Эйлер, княжна Урусова и моя мать – четыре красавицы для альбома; картина, изображающая лагерь, находится в старом дворце, в Петергофе; Императрица верхом, с фрейлинами, в Красном Селе (в лагере).
M-rs Эллис заведовала бриллиантами; m-lle Клюгель была в то время первой камер-фрау; когда она состарилась, то ее заменила m-me Рорбек, которая оставалась до смерти Александры Феодоровны.
Алина, дочь министра двора князя Волконского. Ее мать, княгиня Софья, была олицетворенною оригинальностью. Во Франкфурте ее однажды задержали в таможне вместе с ее компаньонкой, мисс Аделаидой Пэт, и доктором Пиццатти. Она была одета в старое потертое платье, без всякого багажа, с саквояжем в руках, в котором были ее великолепные бриллианты. Ее приняли за воровку, так же как и ее спутников, столь же плохо одетых. Пиццатти рассказывал с патетическим видом об этом приключении, повторяя: «Княгиня одевается, как нищая; я был взбешен, Аделаида также, а она смеялась, это ее забавляло. Наконец пришли из посольства и освободили нас».
Впоследствии г-жа де Лагренэ.