Тайный книжный клуб, или Ее собственное чудо. Елена ПервушинаЧитать онлайн книгу.
стабильны, его литагентша смотрела на эти игры сквозь пальцы.
Итак, Анна, или, точнее, Аня. Тезка Карениной, загадочная русская душа. Гринблат поморщился. Будь он в здравом уме и твердой памяти, ему бы в голову не пришло писать роман о времени и людях, которые были ему знакомы только из краткого курса русской классики в университете. Но можно ли считать человека, зарабатывающего на жизнь написанием любовных романов, здравомыслящим? Нет, скорее всего, он чокнутый и сдвинутый, как Мартовский Заяц и Безумный Шляпник одновременно. Густав хмыкнул. К чему приплетать «благородное безумие»? Это Дорис сказала ему, что неплохо бы написать роман о русской девушке по имени Анна и чтобы действие происходило в XIX веке: рейтинги показывают, что после выхода очередной экранизации «Анны Карениной» тема остается популярной.
Первым делом Густав подчеркнул «Московский вокзал» и полез в Интернет проверять. Так и есть! В XIX веке он назывался Николаевским, в честь русского царя, позже был переименован в Октябрьский и только потом – в Московский. Затем подчеркнул «безотрадную равнину». Не слишком ли эмоционально? Написать «серая», «однообразная», и читатель сам поймет? Но вычеркивать рука не поднималась. Собственно, это было единственное искреннее слово во всём тексте. «Безотрадная». Безотрадная скука, безотрадный роман. Право, жаль, что этот кровопивец не прирезал заодно и милую Анюту, всё бы и закончилось. Но нельзя! Никак нельзя. Никто не режет курицу, несущую золотые яйца, даже если саму курицу эти яйца уже достали. Стоп. Что-то меня заносит.
Он подчеркнул голубым маркером повторяющееся слово «серый» в первом абзаце, но вычеркивать не стал. «Серая равнина, проступающая в сером тумане» – это такой образ, как роспись в технике гризайль, а если редактор считает иначе, то пусть и упражняется. С редакторами Густав уже давно не спорил. Хотят гладенький текст, чтобы взгляду не за что было зацепиться, пусть делают его сами. А вот «сидела» и «сидевший» в четвертом предложении – это небрежность. Да еще и «сиденье» в третьем! Густав стер начало четвертого предложения и написал: «Но Аня все же повернулась к окну и буквально уткнулась в него носом»… Потом подумал еще и поправил концовку: «потому что пожилой мужчина напротив нее, в клетчатом пальто и в котелке, бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару».
Текст от этого не стал ему больше нравиться. Но вот про холод – это хорошо. С холодом можно поиграть. Сейчас труп найдут, обвинят во всем Аню, посадят ее в камеру, где тоже будет холод, потом вызовут на допрос, а потом придет адвокат и из милосердия отдаст ей свое пальто, и она наконец согреется. А дальше? А дальше снова пошлость, сидящая на пошлости, – прервал себя Густав. И нечего пыжиться, из дешевого любовного романа не вырастет вторая Анна Каренина. Толстой, по крайней мере, мог бросить свою героиню под поезд! Он классик, ему можно. А ты изволь написать свадьбу и эротическую сцену в финале! Словно галерный раб, право слово!
Но тут Густав вспомнил, что сегодня