Марина Цветаева. Воздух трагедии. Лина КертманЧитать онлайн книгу.
в ранних стихах Марины Цветаевой, и в повести Сергея Эфрона «Детство», сохранившей живой облик юной Марины. И в испытаниях разлукой – в «Записках добровольца» Сергея Эфрона, в посвященных ему в эти годы стихах Марины Цветаевой, в ее записных книжках. И в горе – в письмах Сергея и Марины, в ее прозе 30-х годов, где звучат мука отчуждения и резкое несогласие с выбранным им путем. Но вопреки всему и над всем этим – глубокая болевая привязанность. И еще целый пласт – то, что оставили нам дети Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Но о детях – разговор особый…
«Мы бесспорно встретимся – для меня это ясно так же, как и для тебя. Насчет книги о маме я уже думал давно, и мы напишем ее вдвоем», – так писал Георгий Эфрон (Мур) в лагерь своей сестре Ариадне (А. Эфрон. 1942, 7 сентября). Так он заклинал судьбу, после трагической смерти матери забросившую его в чужой далекий Ташкент.
Алю арестовали летом 1939 года, она отбыла в лагерях первый срок (8 лет), и после короткой передышки была вновь арестована 22 февраля 1949 года и приговорена к бессрочной ссылке в Туруханский край. Освобождение пришло к ней только в середине 1950-х годов, когда ни отца, ни матери, ни брата уже не было в живых. Мур погиб на фронте летом 1944 года.
Брат и сестра больше никогда не встретились. Нет их общей книги о матери, о которой так мечтали оба, но есть воспоминания и письма взрослой Ариадны Сергеевны, есть уникальные записи маленькой Али, бережно сохраненные Мариной Ивановной, привезенные ею из Москвы в эмиграцию, а через 17 лет – обратно в Москву, где они чудом сохранились в страшные годы, есть письма и дневники Мура. Сохранилась переписка каждого из героев этой книги не только друг с другом, но и с близкими людьми, с друзьями и знакомыми. И это тоже часть «романа».
Роман в письмах – об этом необходимо сказать особо.
Уважение к частной жизни человека и семьи, к жизни души, вольно открывающейся в письмах, – знак тех времен, когда ветер истории еще не врывался так жестоко в дома и верилось в их защищенность и прочность. Письма – эпически повествовательные (впрочем, эпических писем в мире Марины Цветаевой немного) или исповедальные, горячо эмоциональные или аналитически осмысляющие переживаемое – были для людей их круга, еще глубоко связанных с уходящей культурой, не только наиболее привычным способом общения, но и значительной, очень для них органичной частью жизни, естественным продолжением и воплощением ее. Не включить их в книгу о «трудах и днях» этих людей было бы противоестественно – это чувствуют все пишущие о Марине Цветаевой.
«Мы нескромно читаем письма давно умерших людей, и вот мы вошли в чужую семью, узнали их дела и характеры. Что же? Ведь нет дурного в том, чтобы узнать и полюбить. И застали мы их в дни скорби ‹…› тут-то и легко рождается сердечное участие к людям. А с ними мы выходим на широкую арену истории ‹…› потому что их семейные невзгоды, в которых мы их застаем, так непосредственно связаны с историей эпохи ‹…› что вмешательство общих сил в жизнь личную становится здесь особенно наглядным», – так