Ода одуванчику. Владимир ГандельсманЧитать онлайн книгу.

      Как мне видеть меня после смерти меня,

      даже если душа вознесётся?

      Этой ночью – не позже.

      Беспризорные мраки, в окно натолпившись, крутя занавеску, пугая

      шуршаньем, бумагу задевая, овеют дыханьем дитя.

      Дитя шевельнёт губами.

      Красный мяч лакированный – вот он круглит на полу.

      А супруги, разлипшись, лежат не в пылу, и пиджак обнимает в

      углу спинку стула, и масляет вилка на столе, и слетают к столу

      беспризорные звуки и мраки, и растут деревянные драки веток в

      комнате, словно в саду.

      А бутылка вина – столкновенье светящихся влаг и вертящихся сфер,

      и подруга пьяна, и слегка этот ветер ей благ – для объятий твоих,

      например. Покосится страна и запаянный в ней интерьер.

      Вот вам умное счастье безумных, опьянение юных и вдох для достания

      дна.

      Одинокая женщина спит-полуспит. Если дом разобрать, то подушка

      висит чуть пониже трубы заводской, чуть повыше канавы. Станет

      холодно пуху в подушке. Спит гражданка уснувшей державы, коченея

      в клубочке, как сушка.

      Ты пейзаж этот лучше закрой.

      Ночь дерева, каторжника своих корней, дарит черномастных коней,

      разбегающихся по тротуару.

      Ночь реки, шарящей в темноте батарей, загоняет под мост отару

      золоторунных огней.

      Ночь киоска, в котором желтеет душа киоскёра.

      Ночь головного убора на голове манекена.

      Ночь всего, что мгновенно.

      Проживём эту ночь, как живут те, кто нищи. Разве это не точный

      приют – пепелище? Что трагедия, если б не шут, тарабанящий в днище?

      Вот почему ты рвёшься за предмет, пусть он одушевлён, – чтоб

      нищенствовать.

      Там, где пройден он, к нему уже привязанности нет.

      Две смерти пережив – его и в нём свою, – не возвращай земного лика

      того, кто побеждён, как Эвридика. Для оборотней мёртв его объём.

      Лишь ты владеешь им, когда насквозь его прошёл, твои края не те, где

      нищенствуют вместе или врозь, – но нищенствуют в полной нищете.

      Здесь расстаются, нервы на разрыв испытывают, ненависть вменив в

      обязанность себе для простоты, здесь женщина кричит из пустоты лет

      впереди.

      Печальнейший мотив.

      А более печального не жди.

      Старушечьи руки, и рюмочка из хрусталя, и несколько капель

      пустырника, и опасенье, что жизнь оборвётся вот-вот, но ещё, веселя,

      по капле даётся, и вкусно сосётся печенье. И крылышки моли из

      шкапа летят, нафталя.

      В большую глубину уходит кит, чернильной каплей в толщу океана

      опущена душа левиафана, полночная душа его не спит.

      Он с общим содержаньем столь же слит, сколь форма его в мире

      одинока, и, огибая континент с востока, – уходит, как чутьё ему велит.

      И высится в море терпенье скалы, осаждённой таким