Дело о гибели Российской империи. Николай КарабчевскийЧитать онлайн книгу.
помилование ставили в связь с влиянием Азефа на Департамент полиции, имевшего на то свои, конспиративно-провокаторские виды.
Из всех политических преступников, с которыми мне пришлось на своем веку столкнуться, Сазонов, убийца Плеве, был исключительно симпатичным.
В течение продолжительных одиночных свиданий я полюбил его искренно; да его и нельзя было не полюбить. Он был безответною жертвою, свершившей свое, как он думал, «святое дело» с покорностью заранее обреченного.
Речь моя в защиту Сазонова, помещенная в последнем издании моих «Речей», была напечатана и отдельной брошюрой. Мне случилось прочесть ее и во французском судебном журнале, в прекрасном переводе.
Из всех «убийц», которых мне приходилось защищать, я Сазонова исключительно выделяю. Сопоставляя личности жертвы и убийцы, я отказываюсь даже формулировать его деяние убийством.
Он был приговорен к долгосрочной каторге и умер, не отбыв ее.
Отец его бывал у меня позднее и очень хлопотал о перевозке тела любимого сына на родину, в Уфу. Ему чинили в этом всяческие препятствия.
Еврейский вопрос
Мои личные успехи в жизни и в адвокатуре, как гашиш, подчас туманили мне голову, и я старался не думать, т. е. не задумываться слишком, над тем, чему не мог помочь.
Весь в работе и в увлечениях, я не был чужд, однако, часов глубоко-пессимистического раздумья, идея о самоубийстве не была мне чужда, об этом можно отчасти судить по моему роману «Господин Ареков», который как-то вырвался душевным воплем в кульминационный период личного жизненного благополучия.
Одно себе поставил я задачей и никогда этому не изменил: раз судьба сделала из меня юриста и адвоката, и притом по преимуществу уголовного защитника, – никогда не отступать пред трудностью выпадающей задачи и помнить только одно, что у меня за спиной живой человек. Я забывал о себе и о своих личных интересах и перевоплощался в союзника клиента, чаще всего обвиняемого. Я переживал с ним его муки, думы и сомнения, и от того, быть может, моя речь доходила до человеческой души. Иногда, будь то душа самого закоренелого судьи-фанатика.
Не мне характеризовать мои адвокатские успехи, мне важно лишь отметить, что благодаря им на мою долю выпадали обыкновенно самые трудные, острые, волновавшие и общество, и власти процессы. Меня ненавидел Муравьев, а за ним и вся прокуратура, и если бы я допустил малейший адвокатский промах, со мною рады были бы сосчитаться беспощадно.
Тогдашний директор Департамента полиции, впоследствии всесильный министр внутренних дел В. Н. Плеве, знавший меня, еще будучи прокурором петербургской Судебной палаты, караулил меня в оба, что при случае и доказал впоследствии, когда собрался было меня «далеко» выслать из Петербурга, после участия моего в Кишиневском процессе о еврейском погроме в качестве поверенного потерпевших евреев. Это было уже в царствование Николая II…
Еврейский вопрос в России всегда был больным местом, не только нашей государственности,