Хулиганский роман (в одном очень длинном письме про совсем краткую жизнь). Сергей Николаевич ОгольцовЧитать онлайн книгу.
букварь и Серафима Сергеевна повела нас в школьную библиотеку – узкую комнату на втором этаже, где она сказала, что теперь мы можем приходить сюда и брать книги домой для личного чтения.
Я принёс домой мою первую книгу, залёг с ней на диване и не подымался пока не прочитал до конца.
В ней рассказывается про город, где по улицам ходят молоточки и стукают по головам колокольчиков, чтоб те звенели – такая вот сказка Аксакова про табакерку с музыкой…
Зимние вечера такие торопыги, пока пообедаешь и отмучаешь домашнее задание по чистописанию – глядь! – а за окном уже густеют сумерки.
Но даже темень не в силах остановить общественную жизнь, вот и одеваешь валенки и тёплые штаны поверх них, зимнее пальто, шапку и – айда на горку!
Далеко? Да нет же! Ведь это та самая горка где мы спускаемся из Квартала к казармам новобранцев, когда идём в школу, поэтому снег тут хорошо утоптан и санки в нём не вязнут.
Горка начинается от окружной дороги, её бетон, конечно же, тоже укрыт укатанным снегом, но свет фонарей на столбах вдоль неё подтверждает – это всё та же дорога.
Один из придорожных фонарей стоит в начале спуска; под ним и собирается гурьба детворы с санками.
У большинства они покупные – с алюминиевыми полозьями и сиденьем из разноцветно лакированных брусочков-перекладинок.
Ну, а мои папа сделал у себя на работе, они чуть короче магазинных, но более угонистые, хотя тоже со спинкой, на которую приходится бросаться животом, когда разгоняешься под гору.
Низ спуска тонет в ночной темноте проколотой далёкой лампочкой над воротами казарм школы новобранцев.
Когда на излёте санки останавливаются, берёшь обледенелую верёвку, что продета в две дырки на носу у санок и топаешь обратно вверх.
С приближеньем к свету фонаря в конце подъёма, из обочинных сугробов тебе начинают подмигивать несчётные живые искорки, и с каждым шагом уже другие.
А толпа наверху готовится устроить паровозик – увязывают верёвки санок за спинки предыдущих, и вот уже единый караван, мешая визг и вопли со скрипучим хрустом снега, укатывает в темноту…
В какой-то момент я, как, наверное, тысячи других мальчиков, сделал то, чего никак нельзя делать, и нас тысячу раз об этом предупреждали, но передок санок в свете фонаря переливался до того манящим множеством морозных искорок, что я не удержался и лизнул его.
Как и следовало ожидать, язык прикипел к железу, пришлось отдирать со стыдом и болью, и с надеждой, что никто не заметил такой глупости от такого большого мальчика…
Потом возвращаешься домой, волоча онемелыми от холода руками верёвку санок, и бросаешь их в подъезде возле двери в тёмный подвал, а дома мама сдёргивает с тебя варежки с бисерной ледышкой на каждой из ворсинок их шерсти, и обнаруживает задубело белые кисти твоих рук и выбегает во двор – зачерпнуть снега в тазик и растереть твои ничего не чувствующие руки, а потом велит держать их в кастрюле, куда льётся холодная вода из кухонного крана и к ним медленно начинает возвращаться жизнь; и ты скулишь