Мультиверс. Литературный дневник. Опыты и пробы актуальной словесности. Евгений ЕрмолинЧитать онлайн книгу.
партизанинг, искушающий тотальной беззаконностью.
…Зачем Арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.
На литературном фронтире. Три критика
Агеев
Еще до того, как сложился ландшафт нашей новой словесности, критик Александр Агеев искал и нашел способ говорить о ней, постоянно промерять, оценивать, рефлексировать свое положение в мире, свой статус: концепт проекта «Голод» – тому доказательство.
Замысел рубрики, писал Агеев, «родился из четкого осознания того, что письменно отрефлектировано (то есть приведено в порядок и присвоено-переварено) оказывается лишь процентов 10 прочитанного. Столь низкий КПД, как я понял после некоторого раздумья, связан с неумением отказаться от почтенного принципа „опуса“. Принцип простой и существует, должно быть, не только в моей голове: любой законченный и цельный текст („опус“) я могу реально присвоить, только ответив на него своим собственным „опусом“. Чрезвычайно затратно. Хочется поискать какую-нибудь ресурсосберегающую технологию. Хотя бы и в школьной физике. Помните про странную природу света – не то он волна, не то поток частиц-квантов? Так вот, оглядываясь на почти любой свой „читательский день“, я все определеннее думаю, что его легче описать „волновым“ „эпосом“, чем дискретным рядом „опусов“. А от ограниченного опуса к безразмерному эпосу где же можно перейти легче, чем в интернете?»
Это промер ситуации рождал у Агеева такие реакции на мир в целом и на его литературные области, которые не девальвировались и сегодня.
Очарование и разочарование живут в его текстах вместе. Агеев принципиально не был страстен, поскольку страстность прописывал по части нелюбимого им пафоса, глобальных социальных или религиозных идей, от которых четко дистанцировался. Но выгоняемая из парадной страсть возвращалась к нему с черного хода, как нелюбимая, но верная подруга. Она была связана с утверждением свободы как нормы жизни и творчества, с утверждением серьезной значимости литературы, со стремлением жить интенсивно здесь и теперь, сегодня. Падший мир неидеален. Но можно креативить и прециозничать в литературе, почему нет?..
И это не единственное противоречие его замысловатой натуры. Агеев был бессистемным интуитом, трудоголиком-сибаритом, вообще какой-то не сводимой, наверное, ни к какому знаменателю протеистичной личностью.
Сейчас переиздана самая принципиальная часть его наследия. «Голод». В первом предисловии Илья Кукулин говорит, что Агеев создал интеллектуальный дневник, «собственную версию новейшей интеллектуальной истории России – советской и постсоветской», стремясь «связать фрагменты разорванного бытия». Во втором предисловии Вячеслав Курицын объясняет, что Агеев