Диалоги с Евгением Евтушенко. Соломон ВолковЧитать онлайн книгу.
И другой: «Весна уже в намеке / холодноватых звезд. / На явор чернобокий / садится первый дрозд» – понятно, да?
Волков: Да-а.
Евтушенко: Я показал всё это, процитировав, и сказал, что перед нами – предмет поэтической клептомании. Этого человека нельзя обвинить в плагиате даже. Но дело в том, что именно этих авторов, у которых он заимствует их образы, он и разоблачает как поэтов. И поносит все время. И употребляет дубинку против них. И против того же Пастернака, и против того же Багрицкого. И надо все-таки иметь чувство благодарности, если ты кому-то подражаешь – волей или неволей – или что-то заимствуешь… Короче говоря, забавно разобрал, люди хохотали. Но, конечно, и потрясены были, что совсем ведь мальчик (я пришел, кстати, в собственноручно вышитой крестиком украинской рубашке) – и такое первое выступление в Союзе писателей! Ко мне подходили, оглядываясь, чтоб никто не видел, жали руки. «Мы его все, – говорят, – боимся, а ты молодец!» Вдобавок через несколько дней в «Правде» появляется статья с разгромом этой книжки Грибачева. Это в принципе немыслимо было представить!
Волков: А может быть, что кто-то из высокого начальства услышал ваше выступление?
Евтушенко: Конечно, так оно и было. Или это было следствием слухов о моем выступлении. Про меня тогда и пошел слух, мол, не может быть, чтобы за спиной этого человека никто не стоял. А кто мог стоять? Только Сталин. Потому что никакие фадеевы не могли бы себе по отношению к Грибачеву такого позволить. Но это безусловно понравилось Фадееву.
Волков: А может, и Сталину?
Евтушенко: Этого я не знаю. Насчет Сталина – не знаю. Но Сурков мне шепнул однажды на ходу: «Ух ты, – говорит, – какой! Смотри-ка!» Хотя позднее мне предстояло с ним схватиться тоже. И уже потом я приучил их к тому, что могу говорить такие вещи, которые никто не говорил. Как будто я на это имею право. Как будто мне кто-то покровительствует – может быть, и Сталин. То есть я вел себя как человек, который знает, что делает.
Волков: А это был блеф, значит?
Евтушенко: Ну какой блеф! Я не блефовал. Я не притворялся, я вел себя так по наивности.
Волков: Это же поступок камикадзе – в тот момент напасть на Грибачёва!
Евтушенко: Да не понимал я этого!
Волков: Неужели вы были такой наивный, Евгений Саныч?
Евтушенко: Ну, таким уж наивным не был, но я не был и таким уж опытным. Просто пришел с улицы мальчишка…
Волков: Поразительная ситуация, уникальная! С трудом верится.
Евтушенко: Но опыт жизненный у меня уже был. Когда я попал в геологоразведочную экспедицию, мне было пятнадцать лет[13]. И у меня оказались пятнадцать уголовников под начальством. Расконвоированных! По большим срокам сидевших! Там даже бывшие убийцы были.
А когда я возвращался из экспедиции, мы с мамой ехали в трамвае. Я привез ей из Петропавловска – это город в Казахстане – бидон топленого масла и мешок конской колбасы копченой и рассказывал ей всё, о чем наслышался там в Казахстане, в Джеламбете. И вдруг вижу – у нее слезы катятся! Я говорю: «Мама, что с тобой?»
После исключения Евтушенко из школы по ложному обвинению в поджоге классных журналов отец написал для него рекомендательное письмо в геолого-разведывательную экспедицию в Казахстан. Так поэт попал в Джеламбет – золоторудное месторождение, где у него под началом и оказались расконвоированные уголовники. Это была первая работа Евтушенко.