Джихад по-русски. Сергей МихайловЧитать онлайн книгу.
это уж точно. Однако я отказался.
– Я не ем сало.
Он удивлённо вскинул левую бровь и сокрушённо покачал головой.
– Считай, хлопец, что ты ещё и не жил. Без сала нельзя, в сале – источник жизни, сало и есть сама жизнь.
Я не любил сало. Я его ненавидел. Когда-то давно, в другой жизни, моё отношение к салу было вполне лояльным – как и ко всем другим составляющим моего привычного рациона. Но чеченская бойня напрочь отсекла мою прошлую жизнь, обнулила ценности, коренным образом изменила привычки, пристрастия, взгляды на жизнь. С войны я пришёл другим человеком. Прежний Иван Рукавицын навеки остался на поле боя. Убит, уничтожен, втоптан в жирную чеченскую грязь, пеплом развеян по ветру.
«Сало в окопах» – так мы их называли. Тех украинских наёмников, которые добровольно вступали в бандформирования чеченских боевиков и сражались против российских федеральных войск. По жестокости они превосходили даже чеченцев, не уступая, пожалуй, лишь афганским и арабским наёмникам. Этих «братьев-славян» в плен не брали, и они это знали. Знали, что прощения им не будет никогда. Поэтому дрались отчаянно, до последнего патрона. Было среди них немало снайперов.
Помню, захватили как-то наши бойцы одного такого хохла-оборотня, вместе с его «эсвэдэшкой». Сколько уж он наших бойцов положил, один Бог знает. Здоровый рыжий детина, наглый, сытый, холёный, всё ухмылялся и требовал представителей ОБСЕ. В кармане его бушлата мы нашли с десяток жетонов-«смертников» – всё, что осталось от наших ребят, павших на поле боя. Этого было достаточно, чтобы решить судьбу «коллекционера». Всю ночь наши пацаны крутили его на «тапике», периодически обливая водой, а утром всей ротой отметелили так, что ни одной косточки целой не осталось. Спесь с него слетела в два счёта. Переломанного, всего в крови, бросили в яму. Три дня его там держали, без воды и пищи, а потом вынули и повесили за ноги на самом высоком дереве – чтоб его землякам с «чеховской» стороны хорошо видать было.
Эти жетоны ещё долго стояли у меня перед глазами. Меня преследовало одно и то же видение. Тихое украинское село, в центре – крепкий, богатый домина. В горнице, в кресле-качалке, сидит этот рыжий «герой войны» и покуривает трубку. Рядом суетятся ребятишки, счастливая жинка накрывает на стол. Семейная идиллия… За его спиной, на стене, висит фотография: он в камуфляже, со своей «эсвэдэшкой», на фоне заснеженных гор, а вокруг – смуглые бородачи, собратья по оружию, под зелёным знаменем ислама. Ниже, под фотографией, аккуратно развешаны «смертники» – боевой трофей. А рядом другое фото, пожелтевшее от времени: его дед с группой советских бойцов на фоне рейхстага. Герой другой войны.
Так могло быть. Но так не стало: рыжий хохол с той войны не вернулся…
Я ненавидел сало. Но объяснять причину моему случайному попутчику я не буду. Мне вообще не хотелось с ним ни о чём говорить.
Однако он не отставал.
– Послушай, хлопец, я ведь не слепой. Вижу, гложет тебя что-то. Война?
Я вздрогнул. Прямо в точку попал.
Он кивнул.
– Можешь не отвечать, парень, и так всё ясно. Что, видать, крепко насолили тебе хохлы?
– Дед, давай закроем эту тему.
– Да ты погоди, хлопчик, не руби с плеча. Знаю, много моих земляков подлости наделали на той войне. Но ты на всех-то не серчай, хлопец, по нескольким выродкам обо всём народе не судят.
– А я и не сужу, не моё это дело – судить кого-либо, – начал горячиться я. – Живите как хотите, а в душу ко мне не лезьте. Не люблю я этого.
– Как знаешь, парень.
Он надолго замолчал. А потом сказал, взвешивая каждое слово:
– И всё же, если можешь, прости нас за всё. Земля-то у нас одна.
Я махнул рукой и вышел из купе. Разбередил мне душу этот старый хохол.
Очень хотелось курить.
2.
Я не сразу пошёл в тамбур. Опустил в коридоре окно и подставил пылающее лицо свежему майскому ветру. Мимо проносились бескрайние поля, едва тронутые зеленью, вдоль железнодорожного полотна тянулась бесконечная лесополоса. Изредка, словно из ниоткуда, возникали деревушки и тут же исчезали. Мелькали, подобно двадцать пятому кадру, крохотные полустанки. Май – моё любимое время года. Природа ещё только пробуждается от зимней спячки, но уже по-летнему тепло. Нет ещё того буйного июльского разнотравья, трава на полях и листва на деревьях робко распускаются навстречу весеннему солнцу, словно опасаясь, что зима ещё может вернуться и загубить едва зародившуюся жизнь. Только в мае листва имеет тот неповторимый светло-зелёный цвет, который грубеет с наступлением лета, а к августу она покрывается слоем пыли, отчего листья и трава кажутся серо-зелёными, грязными и старыми. Май для меня – символ молодости и возрождения к жизни…
– Пассажир, закройте окно! – ворвался в мои думы строгий голос проводницы.
Тьфу! Как мимолётны в нашей жизни минуты покоя!.. Я сунул в зубы сигарету и потопал в тамбур. Настроение было испорчено окончательно.
В тамбуре было накурено, хоть топор вешай. Помимо меня, здесь топтался