Тайна Кутузовского проспекта. Юлиан СеменовЧитать онлайн книгу.
легавым новые квартиры дает? Я ж не передовик какой или министр… Ну, пока, Ястреб… Мне нравится, как ты дело развернул… Учишь государственных идиотов коммерции…
Костенко вышел из киоска, Ястреб тут же открыл окно, высунулся с мегафоном и моментально собрал очередь. Внезапно закричал: «Полковник, погоди!»
Сначала Костенко решил было не возвращаться – зачем открываться, но потом сказал себе: «Ты отставник, ты никто… Кому ты нужен? Раскроешься, закроешься, все кончено, жизнь – мимо, конец…»
И – вернулся.
– Слушай, – сказал Ястреб, – в лагере со мной один бес сидел, мы его раскололи, его в пятьдесят седьмом взяли, подполковником МГБ был, курва… Мы его сквозь строй гоняли – у-у-у-у… После двадцатого съезда его окунули, пытал, говорили, пятнадцать вмазали… Так мы ему кличку дали – «Хрен»; злой был, отмахивался по форме, за себя стоять умел…
– Хрен? От фамилии, что ль?
– От злобы. Знаешь, как говорят: злая горчица, злой хрен… Фамилия у него другая была…
– А шрамик на левой брови был?
– Он весь у нас в шрамах ходил…
Костенко достал из кармана фоторобот Хренкова, протянул Ястребу:
– Он, курва, чтоб я свободы не видал, он! Ну, сука, а?! Жив, выходит!
– Он не просто жив, Ястреб… Он, сдается, в деле. Ко мне подошел, сославшись на тебя, иначе я б с ним и говорить не стал… Забыл все, что я тебе показал?
– А ты мне ничего и не показывал, полковник…
…В Переславль-Залесский Костенко приехал в полночь, потому что у автобуса полетел скат. Менять его – да еще под дождем – дело долгое, матерное, пассажиры пытались остановить машины – куда там.
Странные у нас люди, думал Костенко, глядя, как мимо несчастных пассажиров, чуть не кидавшихся под колеса, проносились «Волги», «жигули», «рафики». Стоит поговорить с человеком часок-другой – откроется тебе, душу распахнет, последним поделится, а вот помочь незнакомцам, проявить номинальную культурность – ни-ни. Почему в нас мирно уживается Бог с дьяволом? Оттого, видно, история наша столь трагична: собирали Империю кровью, жестокостью собирали, небрежением к людишкам, во всем превалировала Державность, а ведь происходит это понятие от «держать», то есть «не пускать», а всякое непускание по своей сути грубо и безжалостно, то есть бескультурно…
В какой еще стране так собачатся в очередях, на рынках, в трамваях, в какой, как не у нас, доносы на соседей пишут?
Он никогда не мог забыть немецких военнопленных; в сорок шестом работали на Извозной – строили «ремеслуху». Кирпичи друг другу передают, и каждый: «битте зер» – «данке шен», как только язык не отваливался за день?
…В Переславле, ясное дело, мест в гостинице не было, их ни в одной гостинице страны никогда не бывает, если только не запасся предварительной начальственной бронью или не сунул администратору в лапу; решил подремать в кресле. Дежурная раскричалась: «Тут что, ночлежка?! А ну вали отсюда, у меня люди отдыхают!» Он попросил разрешения позвонить в милицию, женщина разошлась того пуще: «Ты меня не пугай! Пуганая! Вали, говорю!