Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы. Юлиан СеменовЧитать онлайн книгу.
и доступность».
– Я и так пьяна, – решила она помочь Биллу и густо покраснела. – А если я выпью еще – вам придется тащить меня на себе.
– Я оттащу, – сказал Билл и начал суетливо искать глазами кельнера, – я оттащу, не беспокойтесь…
01.59
Степанов сидел на большом теплом камне и смотрел на пыльную полосу Млечного Пути. Пересекая Млечный Путь, излучая пульсирующий зеленый свет, медленно пролетел чей-то спутник.
Степанов слышал у себя за спиной плеск воды и тихий смех Кемлонг. Она провалилась в болото и сейчас, взяв у него фонарик, пошла мыться в маленьком озере. Она положила фонарик на камень, чтобы мыться не в полной темноте. Степанов чуть обернулся, доставая из кармана сигареты, и увидел в луче света Кемлонг.
– Холодно? – спросил Степанов.
– Что?
– Я спрашиваю: не холодно?
Она обернулась на его голос, доверчиво посмотрела в темноту и ответила:
– Сначала всегда бывает холодно, а после тепло.
Степанов вспомнил венгерскую художницу Еву Карпати. Она была похожа на Кемлонг такой же – через край – женственностью и при этом застенчивостью ребенка, считающего себя уродцем. Степанов испытывал чувство острой жалости к таким женщинам; он видел их в старости, и в нем все сжималось от гнева – нет ничего беспощаднее и холоднее времени. Оно ничего не жалеет; безразличие времени казалось Степанову унизительным и неразумным. «Остановись, мгновенье!» – так и осталось заклинанием поэта. Можно остановить коня или ракету, несущуюся со скоростью звука. Нельзя остановить время.
Ева Карпати водила Степанова по своему крохотному ателье и показывала картины, смущаясь того, что она ему показывала. Картины ее были прекрасны: синий, таинственный, грозный лес и девушка с голубыми голубями в нежных ладонях, или сумеречное туманное утро и лицо той же громадноглазой девушки в чердачном окне, и красные черепицы, по которым ходят белые атласные голуби.
Оттого, что она смущалась своего искусства, она писала редко, то и дело бросая кисть. Иногда она резала уже готовые холсты и не заходила к себе в ателье месяц, два, а то и полгода.
– Надо все это вообще кончать, – сказала Ева Степанову. – Хватит.
– Почему?
– Так… Скучно все это… Сейчас можно писать как угодно, но только не скучно.
– Ева, эта живопись прекрасна.
– Да ну… Я знаю, отчего ты говоришь так.
Она ушла в магазин – купить масла, чтобы сделать яичницу. Степанов сел к маленькому столу, покрытому клеенкой, измазанной краской, и написал тогда стихи – первые в жизни…
– Кемлонг, – сказал Степанов, – вылезай. Замерзнешь.
– Вода теплая, – ответила она. – У меня только макушка мерзнет.
– А почему ваших детей запрещено гладить по голове?
– Так ведь на голове у каждого ребенка – Будда. Его Будда. Можно столкнуть Будду. Кто ж тогда будет охранять ребенка?
Степанов улыбнулся: «Нет ничего прекраснее доверчивости взрослого человека. Когда во взрослом живет дитя – такому можно верить».
Вдруг