Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий. Всеволод ЗельченкоЧитать онлайн книгу.
и радостные обезьяны борются, поднимая пыль,
В тайниках мыслей предаются любовной игре, обнимаются…
И вдруг…
…Нет небес, нет леса… Цыган пропал, и его обезьяна…
И больше я не видел его, и не знаю, каков его конец,
Но в моем сердце до сих пор живет его тоска и его великое горе,
И я чувствую в своих странствиях: я не один в мире…[99]
Сходство «Обезьяны» Ходасевича с этими стихами много интереснее, чем с бунинскими: в обоих случаях встреча с нищим преображает бессобытийную, застывшую реальность (у Ходасевича – окутанную дымом и оглашаемую криком петуха с соседней дачи, у Шимоновича – окутанную туманом и оглашаемую «одиноким звуком, бежавшим с далеких улиц»); в обоих случаях пантеистическое озарение вызывается пристальным взглядом зверя; в обоих случаях рассказчик ощущает сродство с сербом / цыганом и его обезьянкой («…Ни одна рука / Моей руки так братски не коснулась…»; «И я чувствую в своих странствиях: я не один в мире»). Более того, Ходасевич мог узнать об «Обезьяне» своего ровесника Шимоновича от Л.Б. Яффе, с которым они с осени 1917 по весну 1918 года интенсивно работали над «Еврейской антологией» – сборником современной поэзии на иврите, вышедшим в июле в издательстве «Сафрут»; Шимонович в это время также жил в Москве и общался с Яффе. «Мы работали ежедневно по нескольку часов – долгих часов, – вспоминал Яффе в статье, посвященной памяти Ходасевича. – ‹…› Ходасевич садился против меня, сутулый, с худым и болезненным лицом. Лишь глаза лучились светом разума и душевного волнения. Мы читали подстрочники и решали, кому из поэтов давать стихотворение для перевода; читали также литературные переводы, которые уже были перед нами» (пер. с иврита Зои Копельман; ИЕП, 17)[100]. В «Антологию» вошли переводы пяти стихотворений Шимоновича, и два из них выполнил весной 1918 года Ходасевич – «Последний самарянин»[101] и «На реке Квор»; при этом из тех же воспоминаний Яффе известно, что он и Хаим Гринберг изготовили для книги значительно больше подстрочников, чем оказалось в результате использовано[102].
Впрочем, увлечься вопросом «читал или не читал» означало бы попасться в ту же ловушку, которую уготовила исследователям Ходасевича бунинская параллель: как представляется, предметом анализа здесь должны стать не точечные «влияния», а механизм символического осмысления повседневной детали, иначе говоря – история топоса, который в 1900–1910-е годы переживал пору энергичной разработки. А.К. Лозина-Лозинский посвятил шарманщикам с обезьянками сразу два стихотворения; и если первое из них[103] целиком умещается в рамки «трогательной» парадигмы, то в финале второго, написанного в августе 1914 года (впрочем, без каких-либо аллюзий на начало войны) и опубликованного лишь в XXI веке, шарманщик преображается в архетипического изгнанника, а обезьянка – в эмблему поэтического вдохновения:
Бродяга-музыкант с смешною обезьянкой,
Пугливым существом, прижавшимся к плечам,
Бродил по улицам с хрипящею шарманкой,
По равнодушнейшим и каменным дворам.
Скучая, музыка банально дребезжала,
Пока
О работе Ходасевича и Яффе над сборником см. также:
«Последний самарянин», как и «Обезьяна», принадлежал к числу четырех стихотворений, которые Шимонович напечатал в 1906–1907 годах в знаменитом лондонском журнале «ha-Me’orer», издававшемся Йосефом Хаимом Бреннером для еврейской аудитории в России (ИЕП, 66–67); со времени гибели Бреннера во время погрома в Яффе (1921) оба они публиковались с посвящением «Й.Х.Б.».
ИЕП, 15.
«Пред отпертым окном бродячий итальянец…» (опубл. 1913):