Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий. Всеволод ЗельченкоЧитать онлайн книгу.
день была объявлена война», а значит, «Сараево ‹…› начинает просвечивать сквозь дачную идиллическую кулису, Гаврила Принцип снова стреляет в несчастного эрцгерцога, несчастную эрцгерцогиню»[32] (другой ответ: потому что Ходасевич – католик[33]). Почему пририсовал бунинскому обезьянщику крест на груди? Потому что это «важный для русского „сербского текста“ символ»[34]. Почему дал ему бубен вместо шарманки? «Чтобы замаскировать очевидный плагиат»[35].
Между тем возражений остается немало. Обилие и разительный характер перекличек вроде бы должны указывать на такое положение вещей, когда Ходасевич не просто полусознательно использовал чужой мотив, но выстроил концептуальную параллель – побуждая своих читателей вспомнить о бунинском прообразе и разглядывать «Обезьяну» сквозь его призму. Но что это дает младшему стихотворению? Предлагавшиеся ответы на этот вопрос представляются, правду сказать, натянутыми: так, по Г.Г. Амелину и В.Я. Мордерер, за обеими обезьянами скрывается Пушкин, которого традиционалисты Бунин и Ходасевич демонстративным жестом возвращают на пароход современности (в этом случае точным конспектом стихотворения Ходасевича окажется незабвенное «Душа моя играет, душа моя поет, / Мне братеник Пушкин руку подает»)[36]. По В.Е. Пугачу, Ходасевич намеренно противопоставляет банально-описательной трактовке предшественника свою, экзистенциальную («Бунин не услышал, что хотела сообщить ему обезьяна. Пришлось ей дожидаться более понятливого Ходасевича»), а по О.Н. Владимирову, наоборот, «Ходасевича привлек провиденциализм Бунина, катастрофичность его мировоззрения». Искусственно выстраивается картина многолетнего «творческого спора» Ходасевича с Буниным-поэтом, кульминацией которого выступает «Обезьяна», а предшествующим свидетельством – шуточное стихотворение 1913 года «На даче» («…Отчего же, в самом деле, / Вянет никлая листва? / ‹…› Оттого, что бродит в парке / С книгой Бунина студент»)[37], не подходящее на роль ни полемического манифеста, ни даже полноценной пародии[38].
Кроме того, большинство комментаторов упускают из виду, что у Бунина есть еще одна обезьяна – и ведет ее уже не хорват с шарманкой, а, в точности как у Ходасевича, серб с бубном («Чаша жизни», 1913; в лапидарной рецензии на второе издание одноименного сборника Ходасевич особо выделил заглавный рассказ[39]):
Песчаная улица была не избалована зрелищами. Однажды, когда появился на ней серб с бубном и обезьяной, несметное количество народа высыпало за калитки. У серба было сизое рябое лицо, синеватые белки диких глаз, серебряная серьга в ухе, пестрый платочек на тонкой шее, рваное пальто с чужого плеча и женские башмаки на худых ногах, те ужасные башмаки, что даже в Стрелецке валяются на пустырях. Стуча в бубен, он тоскливо-страстно пел то, что поют все они спокон веку, – о родине. Он, думая о ней, далекой, знойной, рассказывал Стрелецку, что есть где-то серые каменистые горы,
Синее море, белый пароход…
А
Из цикла миниатюр хорватской писательницы Дубравки Угрешич «Балканский блюз», который мы цитируем в переводе с английского:
Отметим, что эта концепция была предсказана в эссе Майи Каганской «Седьмая повесть Белкина» (1987; соответствующий раздел написан от лица Ходасевича): «В чаду коптилок и подгоравших валенок никто не понял и „Обезьяны“. А ведь я трижды вписал в текст его (пушкинский. –
Отношение «доэмигрантского» Ходасевича к поэзии Бунина было, судя по всему, безразличным. В рецензии на седьмой сборник «Знания» (1906), где напечатаны семь бунинских стихотворений из восточного цикла, он выделяет «Детей солнца» Горького и сетует на то, что «рядом рассказы Скитальца, Кипена, стихи Бунина и пр. – ничего не значащие, ничего не говорящие страницы скучных стихов и дряблой прозы» (Собр. соч. II, 31). Одиннадцать лет спустя оценка не изменилась (см. след. примеч.); ее объяснению и пересмотру уделено немало места в позднейшей статье «О поэзии Бунина» (1929; СС II, 181–188), где различима столь нехарактерная для Ходасевича-критика оправдывающаяся интонация.
Приведем эту рецензию целиком, тем более что из-за своей краткости она не была включена в Собр. соч.: «Говорить об отдельных книгах Ив. Бунина, конечно, уже поздно. Нужно говорить обо всем его творчестве. Но и по поводу второго издания „Чаши жизни“ хочется лишний раз отметить прекрасный язык этого писателя, его благородную сдержанность, его строгость к себе, так выгодно выделяющую его из среды современных беллетристов. Это – вообще. В частности нужно отметить тот рассказ, по имени которого названа книга, и мастерской рассказ „Святые“. Стихи гораздо слабее рассказов» (Русские ведомости. 1917. № 214. 20 сент.; подп.: Х).