Соколиный остров. Александр Владимирович ТокаревЧитать онлайн книгу.
в мелкий травянистый залив, напоминающий старое русло небольшой реки. Укрытый со всех сторон кустами, он был тих. Лишь временами ветерок рябил его поверхность. Здесь можно будет переждать ветер и заночевать.
Когда закатное солнце зацепилось за сосны Соколиного острова, в заливе зачернели спины больных лещей, зашедших сюда, спасаясь от волн. Много было их, обреченных на гибель. Потеряв естественное течение. Волга-водохранилище стала заболачиваться, плодя в своей нездоровой воде ядовитую зелень и бросовую рыбу.
Уже в сумерках я сушу у костра одежду, кипячу чай, потом на углях распариваю прикормку – кашу со жмыхом – в старом ведре, найденном на берегу. Лещ стал на Волге капризен: можешь цеплять на крючок хоть ананас, но если нет прикорма, он не подойдет.
Ветер, наконец, стих. Лишь изредка он шевелил листья ольхи, под которой я устроился на ночлег. Воздух пах особенной знобкой свежестью, напоминающей о холодах и близкой осени. В этой пронзительной свежести есть что-то уходящее, тоскливое, по чему всегда хочется пустить слезу и, расчувствовавшись, написать много сентиментальных строк, что-то вроде этой: «Приближение осени подобно приближению смерти…». Но отчего же тогда, едва припорошит снегом те же унылые ветви и серые кочки, ударит морозец, день заалеет звонкий, словно колотая сосновая плашка, и душа зазвенит, наполнится грудь светлой радостью?! Где тут смерть, которую накликали мокрые вороны да набухлые тучи с моросящими дождями? Впрочем – это пустые рассуждения.
Прикорм в ведре допарился, разбух. Пусть теперь остывает. Придвигаюсь ближе к углям, от которых идет ровное тепло, и пытаюсь уснуть. Но трудно назвать сном чуткую дрему, наполненную ночными шорохами, стуком теплоходных движков на Волге, шумом прибоя. Ночь длится долго.
Утро пришло удивительно тихое. На росистые травы лег туман. Не шевельнутся чуткие к дуновениям ветра листья ольхи.
Унимая легкий озноб от утренней прохлады и нетерпения, спешно ищу на берегу пару тяжелых булыжников на якоря, наполняю кормушку кашей, готовлю снасти, чтобы потом не путаться с ними в тесной резиновой лодке, и отплываю.
Обогнув остров, выхожу на Волгу. Зеркало неподвижно стоящей воды больше напоминает озеро, в котором спит утреннее серое небо. Так будет, пока не приоткроют затворы ГЭС.
Эх, навались! – весла легко режут воду, и, кажется, нет ничего лучше этого утреннего быстрого скольжения лодки по поверхности большой реки.
Плыву к черному бакену, перед которым обычно якорятся рыболовы-лещатники. Встаю на якоря-булыжники, как и положено, носом к фарватеру. Течения нет совсем, и лодку постоянно разворачивает даже слабым дуновением ветерка. В сонной неподвижной воде пока безраздельно властвует «хозяин». Так рыболовы иногда называют ершей. Они без конца теребят насадку, заставляя мелко-мелко трепетать кивок удильника. Вместе с ними попадаются некрупные подлещики и сопа-белоглазка с ладонь. Вот опять какая-то хлипкая поклевка. Я ленюсь подсекать и, укачиваемый пологой волной от барж и теплоходов, жду течения, в струях