Разговоры Пушкина. ОтсутствуетЧитать онлайн книгу.
Горчаков. Из дневника об А.С. Пушкине. «Москвитянин» 1850, № 2, стр. 153.
1820–1821 гг.
Твои, мои права одни,
Да мой сапог тебе не впору.
– Эка важность, сапоги! – возразил Пушкин. – Если меряться, так у слона больше всех сапоги.
П.И. Бартенев. Пушкин в Южной России, М., 1914, стр. 59–60.
…С… Орловым он не чинился и валялся у него на диване в бархатных шароварах… Об этих шароварах замечала и жена Крупенского[67]:
– Скажите Пушкину, как ему не жарко ходить в бархате.
– Она, видно, не понимает, – вывертывался Пушкин, – что бархат делается из шелку, а шелк холодит.
П.И. Бартенев со слов В.П. Горчакова, РА 1900, I, стр. 403.
1820–1821 гг.
Орлов обнял Пушкина и… стал декламировать[68]: «Когда легковерен и молод я был». В числе кишиневских новостей ему уже переданы были новые стихи. Пушкин засмеялся и покраснел.
– Как, вы уже знаете? – спросил он.
– Как видишь, – отвечал тот.
– То есть, как слышишь? – заметил Пушкин, смеясь.
В.П. Горчаков. Воспоминания. П.И. Бартенев. К биографии А.С. Пушкина. М., 1885, стр. 62–63.
Кишинев
…За обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать его было нечего, и наконец договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина как лучшего средства от многих болезней.
– Особенно от горячки, – заметил Пушкин.
– Да, таки и от горячки, – возразил чиновник с важностью, – вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель… так вот он просто нашим винцом себя от чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло.
При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, он отвечал:
– Быть может, но только позвольте усумниться.
– Да чего тут позволять? – возразил грубо чиновник. – Что я говорю, так – так, а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится.
– Да почему же? – спросил Пушкин с достоинством.
– Да потому же, что между нами есть разница.
– Что же это доказывает?
– Да то, сударь, что вы еще молокосос.
– А, понимаю, – смеясь, заметил Пушкин. – Точно есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю.
При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел.
В.П. Горчаков. «Москвитянин» 1850, I, № 2, стр. 176–177.
1820–1823 гг. Кишинев
* Не успел я раздеться и лечь, как в мою дверь раздался сильный стук… Передо мной стоял Пушкин.
– Голубчик мой, – бросился он ко мне, – уступи для меня свою квартиру до вечера. Не расспрашивай ничего, расскажу после, а теперь некогда, здесь ждет одна дама, да вот я введу ее сейчас сюда, – вскричал он и бросился к дверям.
Пушкин и Людмила И[нгле]зи[69]. Из воспоминаний кишиневского старожила). «Одесский вестник» 1880, № 118.
* Входит дядя в комнату Пушкина, – а он сидит и что-то читает. «Чем
Крупенская Екатерина Христофоровна, урожд. Комнено – кишиневская приятельница Пушкина, которую он жаловал за ее хлебосольство и чисто русские обеды, которыми она потчевала поэта.
«Черная шаль». – Ср.: П. Бартенев. Пушкин на юге России, стр. 134.
Инглези Людмила-Шекора – жена помещика, по происхождению цыганка. Согласно кишиневским преданиям, Пушкин был с нею в связи, что стало известно ее мужу, вызвавшему поэта на дуэль. Своевременно предупрежденный об этом, генерал Инзов посадил Пушкина на десять дней на гауптвахту, а супругам Инглези предложил немедленно выехать за границу.