Чернобыльская молитва. Хроника будущего. Светлана АлексиевичЧитать онлайн книгу.
Один свалился с велосипеда и уснул на улице. Утром две косточки нашли и велосипед. Правда или нет? Не скажу. Бают.
Тут все живет. Ну все-все! Ящерица живет, лягушка квакает. И червяк ползает. И мыши есть! Все есть! Особенно весной хорошо. Я люблю, когда сирень цветет. Черемуха пахнет. Пока ноги крепко держали, сама за хлебом ходила, в одну только сторону пятнадцать километров. Молодая бегом бы проскакала. Привычная. После войны мы ходили за семенами на Украину. За тридцать, за пятьдесят километров. Люди по пуду носили, а я – по три. А теперь по хате, бывает, не перейду. Старой бабе и летом на печи холодно. Милиционеры едут сюда, проверяют деревню, так мне хлеба везут. Только что они тут проверяют? Живу я и котик. Это уже другой котик у меня. Милиция посигналит, мы с ним обрадуемся. Бежим. Ему привезут косточек. А меня будут спрашивать: «А если наскочат бандиты?» – «Так чем они у меня разживутся? Что возьмут? Душу? У меня только душа». Хорошие хлопчики. Смеются. Батарейки к приемнику привезли, я теперь радио слушаю. Людмилу Зыкину люблю, но что-то она редко сейчас поет. Видно, постарела, как и я. Мой хозяин любил сказать… Так еще говорил: кончен бал – и скрипки в торбу!
Расскажу я, как котика себе нашла. Не стало моего Васьки… И день жду, и два… И месяц… Ну совсем, было, я одна осталась. Не к кому и заговорить. Пошла по деревне, по чужим садкам зову: Васька, Мурка… Васька! Мурка! Первое время много их бегало, а потом где-то пропали. Уничтожились. Смерть не разбирает… Всех принимает земелька… И хожу я, и хожу. Два дня звала. На третий день – сидит под магазином. Мы переглянулись… Он рад, и я рада. Только что он слово не скажет. «Ну, пошли, – прошу, – пошли домой». Сидит… Мяу… Я давай его упрашивать: «Что ты будешь тут один? Волки съедят. Разорвут. Пошли. У меня яйца есть, сало». Вот как объяснить? Кот человеческого языка не понимает, а как он тогда меня уразумел? Я иду впереди, а он бежит сзади. Мяу… «Отрежу тебе сала». Мяу… «Будем жить вдвоем». Мяу… «Назову тебя Васькой». Мяу… И вот мы с ним уже две зимы перезимовали…
Ночью приснится – кто-то позвал… Голос соседки: «Зина!». Помолчит… И опять: «Зина!».
Скучно мне станет, я поплачу…
Зайду на могилки. Мама там лежит… Дочушка малая… В войну от тифа сгорела. Только мы занесли ее на могилки, закопали, как вышло из-за туч солнышко. И светит-светит. Хоть ты вернись и откопай. Хозяин мой там… Федя… Посижу возле всех. Повздыхаю. А поговорить можно и с живыми, и с мертвыми. Мне никакой разницы. Я и тех, и других слышу. Когда ты одна… И когда печаль… Сильная печаль…
Возле самых могилок учитель Иван Прохорович Гавриленко жил, он к сыну в Крым уехал. За ним – Петр Иванович Миусский. Тракторист. Стахановец, когда-то все в стахановцы выбивались. Золотые руки. Из дерева кружева строгал. Дом – на всю деревню дом. Лялька! Ой, меня и жалость брала, кровь поднялась, когда его рушили. Закапывали. Офицер кричал: «Не тужи, мать. Дом на “пятне” стоит». А сам – пьяный. Подхожу – это он плачет: «Ты, мать, иди! Иди!». Прогнал. А там дальше усадьба Миши Михалева, он котлы топил на ферме. Миши не стало быстро. Уехал