Египетский голубь. Константин ЛеонтьевЧитать онлайн книгу.
href="#n_2" type="note">[2], она красавица, – возразила ей мать. – Ты не воображай, что ты сама хороша. Ты будешь гораздо хуже ее.
– Я знаю, что я не хороша, – прошептала Акриви́ и спрятала лицо на груди у матери.
Последнее замечание меня обрадовало; маленькая Акриви́ напоминала отца, такие же тихие чорные глаза, покойные, скучные; цвет лица вовсе не такой золотистый, как у матери, а бледно-восковой, как у него… Это строгое замечание матери, по-видимому любящей и ласковой, было не лестно для того, на кого дочь ее была больше похожа… Вот что меня обрадовало немножко, вот что подавало мне хорошее мнение о вкусе мадам Антониади. Я не желал зла ни ей, ни мужу… За что же! Я в первый раз их видел… Я вовсе не желал бы узнать, что они живут между собой дурно и в раздоре. Нужно быть негодяем, чтобы радоваться несчастию чужой семьи… Я всегда чтил семью, и супружеский мир казался мне всегда одним из высших благ земной жизни… Пусть они уважают друг друга! Пусть они живут мирно и дружно, я очень рад… Но что ж мне делать!.. Я хочу быть правдив и откровенен, как на исповеди, в этом рассказе! Что ж мне было делать! Она меня заинтересовала; она мне сразу понравилась, а муж и дочь, его напоминавшая, были мне вовсе не по вкусу… Поэтому в строгом замечании, которое мадам Антониади сделала девочке, я прочел что-то особенное… Какую-то, казалось мне, тонкую преднамеренность… Ведь защитить несомненную красоту посланницы она могла бы и другими словами, не говоря девочке, что она сама вовсе не будет красива. Положим, это полезно – «смирять» ребенка и убивать в нем рано зародыши гордости и тщеславия. Но сама молодая мать показалась мне с первого взгляда, с первых слов расположенною к тщеславию, и едва ли она была наклонна к строгости с этой точки зрения.
Одним словом, мне как-то и почему-то понравилось ее несколько жесткое замечание дочери… Я поспешил взглянуть украдкой в сторону того, на кого дочь была похожа и которого тон в разговоре со мной был мне так не по душе. Он все стоял у другого окна рядом с мадам Калерджи и хладнокровно глядел, как вслед за новым посланником причалила к пристани лодка возвращающихся поверенного в делах и всех других членов посольства. Они вышли все и исчезли за воротами.
Когда вся эта небольшая толпа людей в цилиндрических шляпах, во фраках и летних пальто поверх фрака исчезла из глаз, Антониади тихо повернулся на каблуках и, отойдя от окна, сказал спокойно:
– Finita la comedia!..
Жена его возразила ему слегка и с очень милым движением головы:
– Почему же комедия? Это слишком резко… Я нахожу, – продолжала она, – что прибытие русского посланника в Константинополь имеет слишком большое политическое значение, чтобы называть все это комедией. Я, напротив того, нахожу, что это все так величественно и вместе с тем так просто.
Она не кончила своей мысли и сделала только и рукою и головой премилое движение.
– Простое всегда величественно, – прошептала белая дама.
В первый раз мне пришлось согласиться не с ней, а с ним.
Я поспешил вмешаться в разговор.
– Нельзя согласиться ни с тем, что это комедия, ни с тем, что это величественно. Это именно