Разбитое сердце богини. Валерия ВербининаЧитать онлайн книгу.
как говорится. Там и без тебя справятся.
Следует отдать Охотнику должное, он сам распахнул передо мной дверь, и я вошла.
Сначала я отметила про себя, что дом битком набит камерами наблюдения. Они были повсюду – над входом, в холле, в коридорах, которыми мы шли. Похоже, ни один сантиметр жилища Ипполита Шарлахова не оставался без круглосуточного надзора. Потом мне в глаза бросилось изобилие старинных, дорогих и очень красивых вещей, которые попадались буквально на каждом шагу. Судя по всему, Шарлахов был постоянным покупателем на крупнейших мировых аукционах, хотя человек более придирчивый, чем я, не преминул бы заметить, что роскошная мебель, бронза, картины, фарфор, ковры расставлены и развешаны кое-как, без особого вкуса и сознания того, что каждая вещь в этом мире требует соответствующего окружения. В резных шкафах пылились дешевые книжки в мягких обложках, на мраморном столике стояли грязные стаканы, великолепная шелковая обивка белого кресла в стиле не то Людовика XV, не то Людовика XVI была продрана и зашита наспех. Эту обстановку никак нельзя было спутать с каким-нибудь старинным особняком, где каждый предмет знает свое место и занимает его годами, если не веками. Роскошь, которой окружал себя Шарлахов, носила на себе отпечаток мышления выскочки – купили, дорого заплатили и поставили, толком не зная даже, что со всем этим богатством делать.
Порядочно поблуждав по комнатам, мы с моим спутником в конце концов оказались в одной из гостиных (судя по размеру дома, в нем явно было их несколько). Неизвестный мне человек, который вообразил себя дизайнером, попытался когда-то оформить всю комнату в темно-красных тонах, но у него мало что получилось, – как в басне про лебедя, рака и щуку: замысел тянул в одну сторону, светлая мебель – в другую, ковры тонкого прихотливого рисунка – в третью. Охотник подошел к окну и, держа руки в карманах, смотрел на что-то, что было интересно ему одному. Прошло несколько минут. Никто не шел, и я уже начала откровенно скучать. На стене висели два портрета: одно полотно – добротный портрет дамы Прекрасной эпохи[7], из тех картин, где все вроде бы на месте и в то же время чего-то остро не хватает. Отвернешься от картины, и сразу же забудешь и лицо модели, и художника. Второй портрет, совершенно не сочетающийся с первым, показался мне работой Гейнсборо[8]: из прямоугольной рамы холодно и надменно смотрела герцогиня XVIII века в пудреном парике, недоумевая, каким ветром ее занесло в эту промозглую Москву.
– Наверное, мне не стоило этого говорить, – выпалила я.
Охотник отодвинулся от окна и посмотрел на меня так, словно только что вспомнил о моем существовании.
– Ты это о чем?
– Да там… этот, как его… Никита. Я его на место поставила. Наверное, не стоило. Он тебе еще это попытается припомнить.
Охотник улыбнулся. Улыбка у него была странная: углы рта слегка растягивались, и верхняя губа задиралась, обнажая зубы. Скорее это была гримаса, чем улыбка.
– Вряд ли. И потом, ты правильно его определила.
– А он в этом доме кто? Охранник?
– Он
Прекрасная эпоха – период европейской истории конца девятнадцатого – начала двадцатого века (до Первой мировой войны), характеризующийся изысканностью всех форм искусства.
Томас Гейнсборо (1727–1788) – английский живописец.