Симфония. Андрей БелыйЧитать онлайн книгу.
перегоняя друг друга.
В тот час философ возвращался домой своей деланной походкой, неся под мышкой Критику чистого разума.
Ему встретился на извозчике господин в котелке с рыжими отпрысками бороды.
Он сосал набалдашник своей трости, напевая веселую шансонетку.
Обменялись поклонами. Философ с деланной небрежностью приложил руку к фураялке, а сидящий на извозчике раздвинул рот, чтобы обнаружить свои гнилые зубы, и приветственно повращал кистью руки.
Не был он умником, но отец его отличался умом…
И то место, где они взаимно почтили себя приветствиями, опорожнилось… Справа виднелась спина философа и корешок Критики чистого разума, а слева – согбенный извозчик погонял свою клячу, увозя седока.
А над пустым местом из открытого окна раздавались плачевные звуки: «Аууу, аууу».
Это консерваторка пробовала голос.
Философ позвонил. И когда ему отворили, он швырнул на стол Критику чистого разума, а сам в беспредметной скуке упал на постель.
Последняя его мысль была такова: «Кант без Платона – туловище без головы». Он заснул и в мыслях своих был как бы без головы.
А бюст Иммануила Канта укоризненно качал головой и показывал язык спящему философу, стоя на письменном столе.
Философ спал. А над ним сгущались тени, вечно те же и те же, суровые и нежные, безжалостно мечтательные.
Сама Вечность разгуливала в одинокой квартире; постукивала и посмеивалась в соседней комнате.
Садилась на пустые кресла, поправляла портреты в чехлах.
Уже книжные шкафы бросали суровые тени, и тени встречались и, встречаясь, сгущались… Точно прятались в тени.
Но там никого не было, кроме Иммануила Канта и Платона, стоявших в виде поясных бюстов на столе.
Кант жаловался Платону на тугоумие молодого философа, а философ спал в час вечерних сумерек с бледным, ироническим лицом и сжатыми губами… И малый ребенок мог придушить его.
Его обдувал свежий ветерок после жаркого дня, ворвавшийся из открытого окна.
Из открытого окна неслись удары по мягкому: это жители подвального этажа выбивали пыль из мебели, вытащив ее на двор.
И он проснулся; и первою мыслью его была мысль о невозможности соединений учений Канта и Платона; и он поднял усталую голову со скомканных подушек; и он содрогнулся от вечернего холода.
И прямо в глаза ему смотрел резко очерченный месяц на темной, эмалевой сини… красный месяц.
Он вскочил в ужасе и схватил себя за голову; как безумно влюбленный, впился в бледнеющий круг.
Если бы снаружи заглянуть к нему в окно, страшно было бы увидеть лицо его, бледное, затененное, усталое.
Вечно так же и так же он глядел в дни весенних полнолуний.
Его нервы шалили, и он обратился к валерьяновым каплям.
А в соседней комнате висело огромное зеркало, отражавшее в себе вечно то же и то же.
Там был ужас отсутствия и небытия.
Там лежала на столе Критика чистого разума[1].
Была полночь.