Кубок метелей. Андрей БелыйЧитать онлайн книгу.
запевала старинную старину, – то, чего никто не поет, никто не поет.
Белое сребро, белое, к очам припадало. Грудь озвездилась сребром, парчой.
Но она безответно промелькнула. Шелест платья пронесся, как лёт засыхающих листьев, как ток, пролетающий в ветре, как ночи и дни.
Наклонялась. Выпрямлялась. Еще прислушивалась к чему-то.
Странно обернулась и кивнула ему среди улиц.
Еще. И еще.
Но черно-пепельное платье, но лазурь очей, но волос медовое золото гасли, сливаясь оттенками в одну смутную, неизъяснимую грусть.
Так мягко горел в языках ярого огня.
Огонь пеленал тигровой багряницей, чуть-чуть страшной.
Бархатно-мягкий день, заснеженный бледными пятнами, проплывал над домами.
Вьюга – клубок серебряных ниток – накатилась: ветры стали разматывать.
И парчовое серебро сквозной паутиной опутало улицы и дома.
Из-за заборов встал ряд снежных нитей и улетел в не-беса.
Раздавались призывы: «Ввы… Ввы…»
«Увввы…»
Над крышей вздыбился воздушный конь.
Дико проржал вихряной летун, простучал копытом гулко по железу.
Прокачалась белая грива, расчесанная ветром.
Над крышей вздыбился, проржал, простучал.
Адам Петрович возвращался.
Огненно-желтое небо раскидало над домами свои бархатные, заревые объятия.
Он подумал: «Я возвращаюсь. Не возвратится ли и она?»
Выехал экипаж из-за поворота. Остановился.
Мягкий, желтый плюш, испещренный серыми кольцами, пеленал ее ноги.
Во всех окнах, обращенных к закату, махали красными знаменами.
Это были заревые отсветы вечно странных дум.
Неизменных.
Это была она… нет, не она.
Над крышей вздыбился воздушный конь.
Дико взлетел вихряной летун. Прокачался в воздухе.
И упал, разорванный ветром.
Вздыбился, взлетел, промчался, проржал.
На оранжевом платье, точно шкура рыси, сидела зимняя кофточка.
Шляпа подносом тенила лицо.
Губы – доли багряного персика – змеились тигровой улыбкой – чуть-чуть страшной.
Вышла из экипажа. С мечтательным бессердечием взглянула на него.
Мягкая кошка так бархатной лапой погладит: погладит и оцарапает.
Заревые отсветы переползали с окна на окно.
Вот безответно промелькнула.
Раздался шелест листьев, пролетающих, как пятна, как пятна ночей и дней: шелест шелкового платья.
Повернулся. Пошел за ней.
Улицы сплетались в один таинственный лабиринт, и протяжные вопли далеких фабрик (глухое стенанье Минотавра[2]) смущали сердце вещим предчувствием.
Раздавались призывы: «Выы… Ввыы…»
«Уввыы…»
Из всех труб, обращенных к небу, трубили дымными призывами.
Это шел бой.
Это были снеговые знамена вечно белых отрядов – вознесенных.
Военный, пролетая мимо, распахнул шинель и кричал