Берлинское детство на рубеже веков. Вальтер БеньяминЧитать онлайн книгу.
на целый день. Так всегда бывало в этот утренний час; лишь голос няни портил церемониал, в котором зимнее утро обручало меня со всеми вещами в моей комнате. Жалюзи были еще не подняты, когда я в первый раз приоткрывал печную дверцу – посмотреть, как там яблоко? Случалось, его вкусный запах был еще совсем слабым. И я терпеливо ждал, пока ноздри не начинал щекотать воздушный аромат, струившийся словно из каких-то более глубоких и уединенных покоев зимнего дня, чем даже те, откуда в рождественский вечер изливалось благоухание елки. Темный и теплый, лежал передо мной плод, яблоко, оно было и знакомым, и все же изменившимся, как старый приятель, который долго-долго странствовал и вот явился ко мне. А странствовало оно в стране темной и знойной и напиталось в печи ароматами всего, что приготовил для меня новый день. Поэтому неудивительно, если мне, согревавшему ладони о гладкие щечки яблока, не доставало решимости откусить от него. Я чувствовал, что мимолетная весть, принесенная его благоуханием, слишком легко может ускользнуть, если попадет мне на язык. Весть, которая иной раз так славно меня подбадривала, что я не раскисал даже по дороге в школу. Правда, в школе, стоило только сесть за парту, как сонливость, уж вроде бы улетучившаяся, одолевала меня с удесятеренной силой. С ней возвращалось и мое желание – вволю поспать. Должно быть, я загадывал его тысячи и тысячи раз, ибо со временем оно таки исполнилось. Но немало воды утекло, прежде чем я понял: оно исполнилось потому, что мои надежды найти постоянную работу и верный кусок хлеба всегда оказывались тщетными.
На углу улиц Штеглицер и Гентинер
В ту эпоху, какое детство ни возьми, в нем непременно маячили тетушки, уже не выходившие из своей квартиры; они всегда дожидались нас, когда мы с мамой приходили с визитом; у них были одинаковые черные чепцы и шелковые платья, и сидели они на одинаковых креслах, перед одинаковыми окнами в эркере, откуда и подавали голос, приглашая войти. Словно феи, что простирают свою волшебную власть над целой долиной, вниз, однако, никогда не спускаясь, – вот так же властвовали старые тетушки над целыми кварталами и улицами, никогда на этих улицах не показываясь. К таким существам относилась и тетя Леман. Доброе северогерманское имя ручалось за ее право на протяжении целой человеческой жизни утверждать господство своего эркера над кварталом, где Штеглицерштрассе упирается в Гентинерштрассе. Угол улиц – из тех, что остались почти не затронутыми переменами последних трех десятилетий. Разве что упала завеса, скрывавшая его от меня, когда я был маленьким. Ведь в те далекие времена название улицы было для меня другим: не Штеглиц, а Щеглиц слышалось мне. Щегол подарил улице свое имя. А тетя разве не обитала в эркере, как в клетке, словно птичка, умеющая говорить? Когда бы ни вошел я в эту клетку, воздух в ней звенел от щебета маленькой черной птички, которая в свое время порхала над всеми здешними гнездами – дворами Берлина и его окрестностей, где в давние времена расселилась вся ее многочисленная родня. В своей памяти