Письма к Андрею. Евгений ГришковецЧитать онлайн книгу.
человеческие слабости, отсутствие житейских навыков или, наоборот, жизненную прагматичность и смышлёность, то есть все человеческие признаки художника, его искусству. Они смешивали искусство с живым человеком, его творящим, и успокаивались, не впуская в себя те переживания, которым и адресовано было искусство художника.
Современники старались понять человека, рядом с ними живущего, ошибочно думая, что при этом понимают и его искусство. Вот им казалось и кажется, что они поняли и понимают всё. Всё: и человека, и его искусство вместе.
А человеку и свойственно стараться понять. Понять однозначно! Такое понимание и есть результат. Результат ценен. Результат успокаивает.
Искусство же, настоящее искусство, не может быть однозначным. Оно обязательно многозначно. Многозначность тревожит.
Современникам было невдомёк, что в своём творчестве художник мог и должен быть уверенным, бескомпромиссным, всевидящим, мудрым и, несмотря ни на что, любящим всё и вся… А человеком он мог быть сомневающимся, ошибающимся, тщеславным, закомплексованным, желчным, вспыльчивым, житейски глупым, капризным или даже трусливым. Но современники видели перед собой прежде всего человека и тем самым принижали его искусство. Это очень и очень по-человечески понятно.
Возможно, желанием увидеть в художнике прежде всего живого и земного человека объясняется такая популярность и востребованность разнообразных околохудожественных и псевдонаучных исследований в виде книг и фильмов о жизни и «судьбах» великих художников прошлого.
Люди, увидевшие, например, картины Дюрера, Веласкеса или Брейгеля, услышавшие Чайковского или Баха, прочитавшие Гофмана или Бунина… Люди, в которых искусство этих гениев задело не затронутые прежде переживания, ощущающие тревогу и какие-то чувства, с которыми не в силах справиться, хотят успокоиться и жить, как прежде. Они чувствуют душевную боль от того, что искусство задело давно не тронутые или вовсе не затронутые душевные «струны».
Подобную, только мышечную, боль чувствует человек, который давно или никогда не ходил в спортивный зал. А тут сходил, позанимался, и наутро болят мышцы.
Но как устранить мышечную боль, мы знаем. Что же делать с душевной болью, которая возникла от встречи с искусством? Да почти то же самое, что и с мышечной. Можно продолжить свои контакты с искусством, и тогда появившаяся боль станет ни с чем не сравнимой, нестерпимой радостью и сутью жизни. Можно, наоборот, прекратить контакты с искусством и подождать, пока боль пройдёт. Но ещё можно принять обезболивающее, то есть взять и как-то понять искусство, понять житейски, однозначно и просто. Такое понимание приносит успокоение. Боль проходит. Что для этого нужно? А например, прочитать биографию Гофмана или Брейгеля, найти там человеческие объяснения его непостижимого гения и его произведений. Объяснения типа: «А-а! Оказывается, его мама в детстве била. Теперь понятно, почему он такое написал» или: «Оказывается, у него мамы вовсе не было.