Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок. Три повести. Андрей КокоулинЧитать онлайн книгу.
Ужаснись, где ты живешь. И среди кого.
Сволочи, тоскливо подумал Лаголев, какие же сволочи… А полиграфия хорошая. Почему-то для такого – не жалко.
Ему вспомнился месяца два назад купленный по случаю томик Желязны. Серая, с вкраплениями, криво обрезанная бумага, периодически двоящийся текст и бесстыдно дублированный в самом конце кусок из середины. «Бог Света» в темном царстве…
Так и не прочитал. Не смог. Сволочи.
– «Байки и анекдоты» есть?
Лаголев поднял глаза на спрашивающего.
Перед лотком, сунув руки в карманы ветровки, двигал челюстью один из удачно вжившихся в исковерканную реальность. А может и вовсе ее, реальности, порождение.
Наушник в ухе, проводок от него тянется вниз, к приспущенным штанам. И хорошо, трусы не торчат.
Жует. Почему они все жуют?
Ох, глупый вопрос. Что есть, то и стимулируют. Мозгов вот нет…
– Эй, дядя! «Байки и анекдоты»…
Лаголев очнулся.
– Э-э, да… Вам какой номер?
– Последний. И предпоследний.
Пачкая пальцы, Лаголев выдернул журнальчики из стопки.
– Двенадцать рублей.
– Подорожал что ли?
Порождение нахмурилось. Челка упала, закрыв один глаз.
– С какой ценой приходит, с той и продаю, – развел руками Лаголев.
– Охрененно!
Парень закопался в штанах.
На лоток упала скомканная «десятка». Затем – двухрублевая монета. Лаголев смахнул их в коробку с выручкой.
Слева сунулась старуха, повела носом, протянула перебинтованную грязной марлей ладонь:
– Сынок, помоги, чем можешь! Ради Христа нашего!
– Нету, – сказал Лаголев.
От попрошаек он устал. А, может, наросло что-то на душе со временем, не трогали уже ни среднеазиатские побирушки в переходах, ни бомжи, копающиеся в мусорных бачках.
Наверное, думалось ему, есть какой-то критический порог, сострадания или просто душевных сил, за которым любые человеческие беды в каких угодно масштабах воспринимаются уже лишь фоном, оттеняющим собственное существование.
«Криминальная Россия». «Топор взлетел…». А нам пофиг, нам бы самим…
– Сынок.
Старуха и не подумала убраться.
На ней было потертое серенькое пальто с воротником, поеденным молью. Левый рукав заштопан сослепу белой нитью, крупными стежками.
Худенькая, словно усохшая.
Глаза слезятся. Морщины вокруг рта – будто те же стежки.
– На хлебушек, сынок.
Сколько было той слабости?
Две секунды, три, не больше. Парень с купленными байками со спокойной совестью в наушниках успел встать на автобусной остановке. Маршрутка затормозила у перехода. Велосипедист дзынкнул звонком.
Что сделалось с Лаголевым – бог его знает.
То ли штопка обожгла сердце, то ли дрожащая узенькая ладонь.
Ушла его «десятка». Ушла вместе со старухой, подаренная, пожертвованная, изъятая из коробки. Ушла в сереньком пальто и в туфлях. Медленно, припадая на правую ногу в советской поры еще коричневом