Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня. Андрей Воронов-ОренбургскийЧитать онлайн книгу.
Но это значит для тевтонского меча лишь одно: он будет ещё более неутомим и беспощаден к врагам Рейха. Как Бог свят! Мы устроим упрямым большевикам кровавую оргию! Заставим их пожирать самих себя, как в проклятом Ленинграде. Мы устроим пир на костях, каких не видело ещё Человечество со времён сотворения мира! Пусть русские насыщаются мясом своих же людей…И пусть этих жертв будет столько, сколько они сумеют поймать и сожрать…до своей собственной гибели!
Узкие, бритвоглазые бойницы Ханньо Хассе расширились, и теперь сверкали, как горны! И мало кто отваживался из офицеров и солдат смотреть в эти глаза, опасаясь. Что сам превратиться в пепел…
Генерал, впавший в раж, брызгал слюной, продолжал ожесточённо скрещивать на груди и выбрасывать вперёд руки:
– Солдат и его оружие должно быть одним целым, как жених и невеста! Теперь у вас есть невеста! – он совсем, как Гитлер, характерно топнул ногой по 110-мм лобовой броне практически неуязвимого монстра, проектом которого с первых дней особо интересовался сам фюрер. – Так я спрашиваю вас, несгибаемых сынов Фатерлянда, что вам ещё нужно, чтобы завоевать этот чёртов город?!
– Ничего, гер гегнерал!
– Не слышу-у!!
– Ничего, гер генера-ал!!!
– Зиг!
– Хайль!
–– Зи-иг!!
– Ха-айль!!
– Зи-и-иг!!!
– Ха-а-айль!!!
* * *
– Вэрушка! Ты как здесь?
– Я с тобой в горе и радости! – она с визгом кинулась к нему, забилась на груди. Стиснув ладонями нежные прохладные щёки, Магомед приподнял её голову, поцеловал тирком, не выпуская из рук.
На передовой, пробиваясь сквозь сплошную завесу различных запахов, будь то перепаханное воронками бомб и снарядов поле, обгорелый лес или улица, мёртвые пустоглазые дома, которые приходилось защищать либо брать штурмом, он всегда впитывал запахи, дрожал ноздрями, как дикий зверь. В их подвале, где прежде хоронилась от бомбёжек чья-то семья, а теперь укрывались они: валил с ног чад сгоревшей солярки, дух потных, давно немытых тел и грязных одежд, могильная вонь слежалых ватных матрасов, разило кожей мокрых сапог и спалённой солдатской махры.
…тем сильнее, пыльче он уловил нежный запах её русых волос, розовых ладоней пропитанных талым снегом, волглым сукном и чем-то ещё волнующим, домашним, никак не связанным с прогорклым и вязким духом войны.
Глядя в дрожащую плазму любимых глаз, тихо спросил:
– Чего ты? Зачэм опять слёзы?
– Убьют вот тебя! – она крепче прильнула к нему.
– Э-э, нэ надо так убиватца родная…Замолчи, жэнщина. Не сознательная ты у меня. Разве нэ знаеш-ш, слёзы есть проявление буржуазной мягкотелости? Мы на войне душа моя, а не в доме отдыха, да?
– Что буду делать…если тебя убьют? Одним тобой и дышу, Миша. Боюсь.
– Зачем убьют? Кто? – он насмешливо усмехнулся. Помнишь, суворовское: « Смэлого пуля боитца, храброго штык нэ берёт»? У нас в горах