Эксперимент. Георгий Константинович ЯчменевЧитать онлайн книгу.
армейские упражнения, но вместе с этим, я не пренебрегал юношеской силой на свободе, вдалеке от каких-то секций, кружков занятости и прочего бреда, в которые наведываются от незнания, куда-бы влить бурлящую внутри молодость. Ежедневно я занимал себя велосипедными поездками, походами на близлежащие горы или простыми пробежками, словом, юность звала меня использовать врученные мне дарования по максимуму, чем я, собственно, и занимался.
Радости странничества по горам, где-то в отдалении от шумного города не могли выйти мне боком. Одиннадцатый класс далеко не шестой и не седьмой, когда единство однокашников начинает разделяться на маленькие группки, каждая из которых обращается оплотом какого-то одного типа мышления, а все входящие в неё становятся отрезанными от остальных, ублажая себя родством мысли с такими же, как и ты сам. Последний школьный год отходит от подросткового влечения к индивидуальности и снова сращивает былые разрывы. Одноклассники вновь начинают активно общаться и строить планы на будущее; отщепенцев или попросту говоря «белых ворон» в последний год почти не сыскать, однако не везде устанавливается такая идиллия и где-нибудь, да найдётся такой вот «особенный», встающий единству поперёк дороги. Таким вот «особым» кадром был я, но не потому, что был ведом детской страстью показать свою непохожесть на остальных, наоборот, зачастую я стоял на общении и том, чтобы как можно дольше вести разговор, но вся специфичность раскрывалась в характере моей общительности. Манера не только беседы, но и поведения напоминала ребячливого, впервые выбравшегося в горы, сайгака. Пока все спокойно шли, я носился рядом от дерева к дереву, приветствовал каждого встречного и вёл себя вульгарнее, чем весь вместе взятый цирковой коллектив, оказавшийся вне своего пристанища. Кому-то такая активность покажется не совсем «нормальной», но именно в противовес этой – как считал и продолжаю стойко считать – никудышной нормальности я вёл себя таким образом. Все пестрили деловитостью и взрослостью, что по сути было откровенным притворством; своими повадками мне хотелось вновь пробудить в моих друзьях дух детской открытости, той лучезарности, которую, как мне казалось, удавалось как-то поддерживать моими действиями, но попытки в итоге оказались тщетными.
В один момент я забросил эту затею, да и не потому, что сам отчаялся, а из-за отношения, которое сложилось обо мне у окружающих. «Эй, не желаешь ли покорить это деревце?» или «Посмотри какая девка, спорим наш чудак с лёгкостью с ней заговорит», ещё вариант, когда звучало что-то вроде «Посмотри-ка чем они занимаются, расспроси их», – «Но зачем, что тебе это даст?», – Не важно, просто… Иди и сделай это, вот и всё». Я шёл и делал, при чём, ясно понимал в такие моменты, что меня используют как куклу, как игрушку, чтобы развлечься, посмеяться и взбодриться, но останавливаться и не делать я тоже не мог. Нравилось само чувство открытости, отсутствие зажатости, коих качеств как раз не ощущалось в моих приказчиках. Всегда взволновывала эта лёгкость