Грас. Дельфина БертолонЧитать онлайн книгу.
лакированных туфелек… Кукольная бойня. Я курю и думаю о нашей дочери, об этой крошечной убийце, о ее ядовитом экстазе в систематическом истреблении восьминогой гадости.
Курю и всегда нашептываю: Лиз моя любимица.
За завтраком мы все были похожи скорее на зомби под наркозом, чем на жизнерадостных гномиков. Мама щеголяла кругами под глазами, словно нарисованными углем, я зевал, красуясь своей шишкой на лбу. Лиз глотала кофе чашку за чашкой и курила сигарету за сигаретой. Я увидел теперь, что могло навеять мне мой сон – ее кожа, пожелтевшая от дыма, увядшая. И поздравил себя с тем, что бросил, хотя сегодня утром убить мог ради затяжки. Я худо-бедно контролировал себя, чтобы не наброситься на аппетитную бело-золотую пачку, которая будто строила мне глазки, как стриптизерша в наряде из блесток. Меня смущал образ прежней гостиной, беспрестанно накладывающийся на новую, но нечетко, словно через видоискатель фотоаппарата, который никак не удается навести на резкость. Пунцовый камень на полу заменил прежний черный дуб, чугунная печка – камин, диван и кресла тоже поменялись, журнальный столик был уже не из стекла, а из металла, а глубокое кресло в стиле Людовика XVI стояло сегодня в маминой комнате. Стенку между гостиной и кухней снесли, чтобы объединить их в одно пространство, отделив кухонный угол барной стойкой из бетона со столешницей сначала «под орех», а позже замененной по моему совету плитой из НДФ, покрытой красным лаком. Как бы там ни было, планировка этого помещения не менялась уже три десятилетия. То, что я видел во сне, наверняка застряло в моей памяти с четырехлетнего возраста. Конечно, возвращение отца всколыхнуло воспоминания; в конце концов, это логично, хотя и стало настоящим шоком. Однако этого объяснения явно не хватало, чтобы успокоить меня, и я лихорадочно дергал за молнию своей жилетки – еще одна из моих многочисленных дурных привычек, – чтобы чем-то занять себе руки.
Я не сомкнул глаз в ужасе при мысли о том, что снова угожу в когти кошмара, близнецы вытащили меня из постели около восьми часов. Я едва успел крикнуть: «Тапочки, тапочки наденьте!» – как они полетели по лестнице, словно две гранаты. Маленькая кавалькада. Потом послышались традиционные радостные вопли, шушуканье, тишина. Я знал, что они ждут только моего сигнала, чтобы наброситься на пакеты, так что влез в собственные тапочки и стал спускаться к ним. Я чувствовал слабость, тошноту. Два часа вынужденной бессонницы я провел, перебирая ночные события – угольные брикеты, краткое отражение красных волос сестры, осколок стекла в ее подошве – и этот сон, этот отвратительный сон, самый отвратительный из всех, что я мог вспомнить, даже детских. Двойное посапывание близнецов меня немного успокоило, но я надеялся, что днем, в конце концов, неизбежно должен буду вспомнить и нечто более раннее; мое желание было готово бросить вызов даже законам физики. Когда малыши проснулись, едва забрезжил рассвет. Их возбужденный шепот отвлек меня от тревоги, словно жизнь снова заняла свое место, свое настоящее,