Серые пятна истории. Лев АльтмаркЧитать онлайн книгу.
зовут. Сволочь последняя, но стреляет как бог…
– Знаем такого, – язвит Лермонтов, – по чужим жёнам он стреляет и не промахивается. Вот и твоя Наталья…
– Да ты что?! Она мне изменяет с французиком?
– А вот у меня есть друг Мартынов, – не обращает на него внимания Лермонтов, – мы с ним ещё на Кавказе на злых чеченов охотились…
– Какой сам, такие у тебя и друзья, – продолжает кипятиться Пушкин, – и фамилия у него соответствующая. И сам ты, хоть и клёвый поэт, но похож на мартышку!
– Это я-то мартышка?! А ты – папуас африканский!
Спорили они так, спорили, а потом задумались: для чего они друзей в спор приплели? Ведь друзья-то эти, как выяснялось, никакие не друзья, а наоборот самые что ни на есть отъявленные негодяи и мошенники. Дантес с чужой женой шашни крутит, а про Мартынова и вовсе говорить нечего – фамилии за просто так не даются.
– Я этого мерзавца Дантеса на дуэль вызову, – кричит Пушкин, – на лету его подстрелю, мне это раз плюнуть!
– А я Мартынову на дуэли жужалку отстрелю, – вторит ему Лермонтов, – пускай знает, как с такой фамилией к гениальным поэтам подваливать!
Напились они пива, и каждый отправился своего недруга на дуэль вызывать. А так как пиво обостряет зрение только на стрельбище, но никак не на природе, то читатель сам помнит, что из этого рожна в конце концов вышло. Не надо им было пить пиво, ох, не надо было…
Пушкин и Достоевский
Достоевский был отъявленным картёжником, притом таким, что проигрывался в пух и прах и потом добирался домой нагишом. А добираться приходилось белыми ночами, поэтому он очень стыдился своего непотребного вида и всегда к кому-то заворачивал, чтобы перехватить какую-никакую рубашонку и штаны и потом при случае вернуть. Правда, такого никогда не случалось, потому что он буквально назавтра проигрывал полученную взаймы одежду, а потом врал, мол, его по дороге бандиты ограбили или ещё что-нибудь не менее мрачное и трагическое.
Все об этом уже давно знали, и никто ему ничего в долг не давал. Даже старухи-процентщицы, которых он по этой причине люто ненавидел, но не знал, как отомстить.
Однажды, будучи в полном неглиже, он заглянул на Фонтанку к Пушкину, а тот не спал всю ночь, так как писал очередную главу «Евгения Онегина», впоследствии, после общения с Достоевским, сожженную в камине.
– Слушай, Саша, тошно мне, хоть руки на себя накладывай, – признался Достоевский, – не могу ничего с собой поделать. Проклятые карты обуревают. Я уже столько задолжал, что напиши ещё десяток романов, всё равно долгов не покрою. И ведь Некрасов-издатель – сука порядочная, романы-то с ходу печатает, а гонораров у него не допросишься. Как, скажи, в такой обстановке жить?
– Ты единственный в Питере, кто на мою Наталью глаз не положил, поэтому дам тебе дружеский совет, – залился слезами Пушкин, – завязывай ты с картами, а заодно с этими левыми издателями типа Некрасова. Ведь ты же, Федя, писатель с большой буквы Ф, брось пьянки и карты, а то повесишься