Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы. митрополит Антоний СурожскийЧитать онлайн книгу.
как звезды на небе, как сияние дня. Но можно ли смотреть на солнце и не ослепнуть? Как понимать, что Божье сияние нельзя описать словами? Что нам об этом известно? Задумывались ли мы когда-нибудь об этом?
Тот же вопрос можно поставить и о Божьем могуществе. Легко сказать, что Его держава несказанна: раз Он – Бог, Он все может. Но посмотрите на мир, в котором мы живем, на зло, которое присутствует в этом мире, больше того, вдумайтесь в события Воплощения: Господь Вседержитель отдает Сына Своего на смерть для того, чтобы победить зло. Где же Его непостижимые сила и могущество? Они – нечто большее, чем могущество царей и воинов, которое мы видим в истории. Божье могущество беспредельно, но в то же время Бог терпит поражение от всего, что есть в нас злого: мыслей, желаний, слов, действий – личных и коллективных.
Поэтому, читая эту молитву, мы должны поставить перед собой вопрос: что мне в ней понятно, что известно? А если что-то непонятно, почему бы просто не сказать: «Господи, я стою в благоговении перед непостижимым, я стою в благоговении, в молчании, в преклонении, потому что слова, которые я произнес, говорят мне о том, что я ничего не понимаю, ничего не знаю, кроме одного: я знаю Тебя, Господи, не в этой славе, не в этом сиянии, а в смирении, которое Ты явил в Воплощении Своего Сына, в Твоей щедрости, с которой Ты отдал Своего Сына ради моего спасения. О Господи, как это может быть?» Или, если хотите, можно сказать: «Любовь, которая способна вырасти в такую меру, находится за пределами человеческого понимания, она так непостижимо велика, что я могу только пасть на колени и поклониться».
Но дальше идут слова: «Егоже милость безмерна и человеколюбие неизреченно». И мы их произносим, потому что каким-то образом, из опыта Церкви, из глубины нашего собственного, очень ограниченного, но подлинного опыта мы знаем: эти слова истинны. И все-таки порой мы в них сомневаемся: «Твоя милость безмерна? Господи, я смотрю на окружающий меня мир, на мир, который Ты любишь, и в нем столько ужаса, что я не могу понять, как Ты можешь это терпеть. Ты дал миру, людям в особенности, свободу, и в результате – весь ужас истории. Как мне понять Тебя? Неужели это – акт любви, неужели это – любовь к человечеству, милость?» Если рассуждать отвлеченно, как я сейчас рассуждаю, то такой вопрос может показаться странным, безосновательным, но я вам дам пример. У одной верующей русской женщины был внук. В возрасте семи лет он заболел и умер, и я помню, как она мне сказала: «Я больше не верю в Бога. Если бы у Него была хоть капля милосердия, Он не позволил бы моему внуку умереть от долгой и мучительной болезни». Я был молод, нечуток, резок и спросил ее (это было сразу после войны): «А вы никогда не задумывались о тысячах детей, которые умерли от болезней, были убиты во время войны и на протяжении всей человеческой истории? Это Вам не помешало верить в Бога?» И она посмотрела на меня с искренностью, о которой я до сих пор вспоминаю с изумлением, и сказала: «Что мне было до них? Теперь мой внук умер».
Это очень резкий, грубый пример, но поставьте перед собой вопрос: