Романовы. Последние дни Великой династии. Владимир ХрусталевЧитать онлайн книгу.
многих граждан заполнялся своим им только созвучным смыслом. Однако по рукам ходили полные списки текста речи без всяких пропусков, а иногда и со своеобразными добавлениями, которых не было на самом деле. Царица обвинялась в принадлежности к «немецкой» партии – сторонникам сепаратного мира с немцами. Обвинение строилось на тезисе, что “ибо сама императрица была родом из Германии”, то среди воюющей против России армии Вильгельма II было немало ее августейших братьев и родственников. Кроме того, в Думе прозвучали прямые обвинения о влиянии Григория Распутина через царицу на государственные дела. Впоследствии многие называли эту речь штурмовым сигналом революции!
Следует отметить, что выступления в Думе привлекли внимание и великого князя Михаила Александровича, который на тот момент был болен и находился в Гатчине. В его дневнике от 5 ноября 1916 г. имеется пометка: «Потом приехал Врангель, неожиданно, с интересными вестями о том, что вообще говорится в Петрограде и в Думе в особенности»200. Нам любопытно сравнить свидетельства его ближайшего окружения, о роли великого князя в эти дни на политические события. Так, например, барон Н.А. Врангель записал в своем дневнике: «Пришли к заключению, что согласно общей воле решительно всех этого негодяя (Распутина. – В.Х.) следует устранить. Великий князь в шутку предлагал мне поехать вместе с ним на моторе и покончить с ним. Говоря серьезно, великий князь хочет написать Государю. Но я отсоветовал – лучше поговорить на словах в Ставке, когда он поправится. Он чувствует за собой долг это сделать, долг перед семьей и родиной… Между прочим, великий князь рассказал, что про необходимость удалить Распутина уже говорил Государю откровенно один старик (вероятно, принц А.П. Ольденбургский?). Старик этот даже расплакался и вызвал слезы у Государя, но ничего не было сделано»201.
Михаил Александрович также решился внести свою лепту в общее дело «раскрыть глаза царю». В письме Николаю II от 11 ноября 1916 г. он писал из Гатчины следующее:
«Дорогой Ники, год тому назад, по поводу одного разговора о нашем внутреннем положении, ты разрешил мне высказывать тебе откровенно мои мысли, когда я найду это необходимым. Такая минута настала теперь, и я надеюсь, что ты верно поймешь мои побуждения и простишь мне кажущееся вмешательство в то, что до меня в сущности не касается. Поверь, что в этом случае мною руководит только чувство брата и долга совести. Я глубоко встревожен и взволнован всем тем, что происходит вокруг нас. Перемена в настроении самых благонамеренных людей – поразительная; решительно со всех сторон я замечаю образ мыслей, внушающий мне самые серьезные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже за целостность государственного строя. Всеобщая ненависть к некоторым людям, будто бы стоящим близко к тебе, а также входящим в состав теперешнего правительства – объединила, к моему изумлению, правых и левых с умеренными, и эта ненависть, это требование перемены уже открыто высказывается при всяком случае.