Живица: Жизнь без праздников; Колодец. Борис СпоровЧитать онлайн книгу.
тревога; и дочка растет – в сельскую школу пошла, а ведь может так и затянуть деревня – тревога; муж и думать не думает, чтобы уходить на повышение – значит, на всю жизнь?! – тревога. Так и складывается, и зреет, и опутывает сетью неудовлетворенность – тревога. Вся жизнь – тревога.
Дверь перед Раковым распахнулась, и точно с порывом ветра из кабинета выскочила женщина – только и успел заметить: не лицо – сплошной гнев, в глазах – злые слезы. А вдогонку голос Валентины Викторовны:
– Беги, беги, да лучше думай. – Холодный голос, недобрый.
Медленно и грузно прошел Раков в кабинет. Жена стояла возле окна – с пышным начесом крашеных волос, с лоснящимся от крема и помады лицом. И жесткие ее губы были плотно сжаты, и пальцы рук сцеплены.
Раков сел на стул, широко расставил ноги в сапогах, вздохнул:
– Кто такая?.. Как ошпаренная.
– Не узнал?.. Бутнякова из Гугина. – И жена тоже вздохнула, села к столу, тотчас обретая и уверенность, и непогрешимость врача. – Вот пришла – направление на аборт давай… говорит, хватит одного… говорю: рожай второго – иди подумай.
Раков видел, как нервничает жена, как корежит её уже сам вопрос… Но ведь и она, когда дочке исполнилось полтора года, сделала аборт без его ведома, точно так же объяснив: одной хватит. Сделала, но уже и не беременела – и от этого много страдала. Теперь, правда, уже и не страдает – притупилось. Но досадует, когда вот так приходят «за абортом». Не умом, а самой природой человеческой она всё же понимала, что аборт – это убийство… Только ведь жизнь такова, что и с одним ребенком голову потеряешь: муж работает, жена работает, бабушки нет, а если и есть – это уже не прежняя бабушка-посиделка; да и всё поставлено так – муж и жена, а дети – это уже обуза, надсада, точно лишена жизнь права на родительство, на радость материнства или отцовства.
– Подумает и надумает – завтра придет. – Глянула на мужа – усмехнулась. – А ты что, как будто тоже за этим делом пришёл?.. Может, пойдем пообедаем?
Он молчал. И она подошла к нему и положила ладонь на его крупную и, казалось, тяжелую голову. И наверно, оба они вдруг почувствовали, что нет ни рядом, ни далеко вокруг никого, кто бы мог вот так положить ладонь или кому можно было бы положить ладонь на голову и почувствовать одновременно кровную неразрывную связь, родство при всех бытовых несообразностях.
Раков благодарственно глянул на жену и неожиданно сказал, о чём минуту назад и не думал:
– Валя, может, нам дом купить – свой дом. А то живем, как на вокзале, и думаем, а когда вещи-то скручивать…
Трудно и беспомощно всюду – и в деле на людях, и наедине с собой: он, казалось, впервые за годы молил участия и сострадания… И она поняла его, и брови ее чуточку сошлись, а из-под прикрытых век, размывая тушь, выкатились слезы. Но это все-таки было не сострадание, скорее, упрек за беспомощность: «Зачем, за что так? Неужели всю жизнь – так?» И он тоже понял её, и проникся чувством сопереживания.