Трель дьявола. Премия им. Ф. М. Достоевского. Александра ОкатоваЧитать онлайн книгу.
лежала красным отражением кроны, светилась. Щедро лилась на осины, и ярко-красные в чёрную крапинку, округлые с мелкой волной краешка, в форме сердечка листья, посаженные поперек, трясутся в лихорадке раскаяния; иудина осина, единственное дерево, у которого ось черешка не совпадает с осью листа, что заставляет его при малейшем дыхании ветра дрожать, как сердце предателя, даже если его давно простили.
* * *
– Да простили меня, простили, – подумала я, – ты сама-то себя простила? не знаю, не знаю. Так ничего и не решила, простила, нет ли, какая разница. – На почерневшем серебре пруда как капли горящего масла плавают осиновые кровавые листья. – Так неужели она жива? Неужели я её не убила?
Значит она выжила, сама как-то выкарабкалась, а я предала её, хуже, убила, да ещё хуже – покалечила! как оказалось. Не убила, надо было убить, надо убить, убить.
Она запахнулась поплотнее в плащ, не решилась возвращаться мимо неё, сидящей с кленовыми листьями на коленях, на скамейке, на земле вокруг, под красным облаком клёна, она и так видела её внутренним зрением, даже лучше, чем глазами, пошла другой дорогой.
Значит опять не спать, опять видеть в обыденных вещах знаки и послания, опять исходить на стихи, она ясно помнила, как это больно, как будто ты босиком по лезвию ножа ходишь, как будто у тебя в голове только один человек, будто тебе дела нет ни до чего, кроме твоих чувств, будто у тебя в сердце нож, и он больно и сладко в такт дыханию ходит вверх-вниз, и только из-за него ты чувствуешь себя живой, если бы не нож, то и ты была бы холодна и мертва, и вынуть нельзя – сразу умрёшь, это как будто тебя тошнит и рвёт стихами, это не слишком эстетично и средневековый японец не одобрил бы, ведь по канонам цветка стиля нельзя изображать любодейство, а что, скажите мне, выше любодейства, нет, вы скажите, если знаете. Я – не знаю.
Она или я. Ну, первый раз я выбрала себя, не её, выбрала себя, убила её, чтобы самой не умереть, нечто вроде самообороны, что ли, а то сама бы сдохла. Да это она, она меня предала! ей надо было сразу подохнуть, а не мучить меня двадцать лет спустя по второму разу с ещё большей силой! Сейчас тоже я должна решить: убить её второй раз, да у кого поднялась бы рука второй раз убивать, не знаю. У меня, да, и второй раз даже легче будет, верно? Но теперь уж надо без осечек.
* * *
Осенним вечером солнце так быстро падает за горизонт, будто кто-то перерезает ниточку, на которой оно подвешено. Косые лучи золотыми лентами ныряют, пронизывают лес, покрывают всё розовым с медью, русским золотом с одной стороны и чёрным с другой, расплавленным золотом по чёрному, две минуты и ниточку обрежут, погаснет свет и золото листвы.
Она должна успеть. Она стояла, прислонившись к изрезанному старому дубу, тому самому, свидетелю. Он точно не предаст. Он знает её давно, с детских сандалий, с колгот с пузырями на коленях. Это под ним родители летом разворачивали одеяло, и она ложилась лицом в небо и сквозь листья,