«И в остроге молись Богу…» Классическая и современная проза о тюрьме и вере. Антон ЧеховЧитать онлайн книгу.
был я очень красив из себя и очень меня любили девки… – начал вдруг ни с того ни с сего Варламов.
– Врет! Опять врет! – прерывает с каким-то визгом Булкин.
Арестанты хохочут.
– А я-то перед ними куражусь: рубаха на мне красная, шаровары плисовые; лежу себе, как этакой граф Бутылкин, ну то есть пьян, как швед, одно слово – чего изволите!
– Врет! – решительно подтверждает Булкин.
– А в те поры был у меня от батюшки дом двухэтажный каменный. Ну, в два-то года я два этажа и спустил, остались у меня одни ворота без столбов. Что ж, деньги – голуби: прилетят и опять улетят!
– Врет! – еще решительнее подтверждает Булкин.
– Так уж я вот, опомнясь, и послал моим родичам отсюда слезницу; авось деньжонок пришлют. Потому, говорили, я против родителев моих шел. Неуважительный был! Вот уж седьмой год, как послал.
– И нет ответу? – спросил я, засмеявшись.
– Да нет, – отвечал он, вдруг засмеявшись сам и все ближе и ближе приближая свой нос к самому моему лицу. – А у меня, Александр Петрович, здесь полюбовница есть…
– У вас? Любовница?
– Онуфриев даже и говорит: «Моя пусть рябая, нехорошая, да зато у ней несколько одежи; а твоя хорошая, да нищая, с мешком ходит».
– Да разве правда?
– А и вправду нищая! – отвечал он и залился неслышным смехом; в казарме тоже захохотали. Действительно, все знали, что он связался с какой-то нищей и выдал ей в полгода всего десять копеек.
– Ну так что ж? – спросил я, желая от него наконец отвязаться.
Он помолчал, умильно посмотрел на меня и нежно произнес:
– Так вот, не соблаговолите ли мне по сей причине на косушку? Я ведь, Александр Петрович, все чай пил сегодня, – прибавил он в умилении, принимая деньги, – и так я этого чаю нахлестался, что одышка взяла, а в брюхе как в бутылке болтается…
Меж тем как он принимал деньги, нравственное расстройство Булкина, казалось, дошло до последних пределов. Он жестикулировал, как отчаянный, чуть не плакал.
– Люди божии! – кричал он, обращаясь ко всей казарме в исступлении. – Смотрите на него! Все врет! Что ни скажет, все-то, все-то, все-то врет!
– Да тебе-то что? – кричат ему арестанты, удивляясь на его ярость. – Несообразный ты человек!
– Не дам соврать! – кричит Булкин, сверкая глазами и стуча из всей силы кулаком по нарам. – Не хочу, чтоб он врал!
Все хохочут. Варламов берет деньги, откланивается мне и, кривляясь, спешит из казармы, разумеется к целовальнику. И тут, кажется, он в первый раз замечает Булкина.
– Ну, пойдем! – говорит он ему, останавливаясь на пороге, точно он и впрямь был ему на что-то нужен. – Набалдашник! – прибавляет он с презрением, пропуская огорченного Булкина вперед себя и вновь начиная тренькать на балалайке…
Но что описывать этот чад! Наконец кончается этот удушливый день.
Арестанты тяжело засыпают на нарах. Во сне они говорят и бредят еще больше, чем в другие ночи. Кой-где еще сидят за майданами. Давно ожидаемый праздник прошел. Завтра опять