Продлённый отпуск. Владимир ГубскийЧитать онлайн книгу.
и армейская жизнь городка входила в своё привычное русло. Весеннее солнце впивалось в землю, вызывая рост травы, ветки деревьев отяжелели, готовясь выбросить зелёную листву. Но через неделю погода испортилась, и, как это часто бывает весной, теплые деньки сменились затяжными дождями и холодом. Отлютовал проливным дождём и сильным ветром последний апрельский день, но за ночь тучи ушли на восток, и первый майский день, как и положено праздничному дню, был солнечным и ясным. Ветер стих, и на следующий день было уже по-летнему тепло.
Весь прошедший год службы Сергей вёл большую и активную переписку с друзьями. Он переписывался с Рудаковым, Вятичевым, Быстровым, с родителями, с бабушкой, которая вскоре после его отъезда в армию покинула посёлок и уехала в Саратовскую область – туда, где прошло её детство, юность и первая половина жизни – в её родную Черниговку. Жизнь на посёлке после отъезда внука утратила для неё всякий смысл. С дочерью – матерью Сергея – отношения были натянутые. Сергей никогда не понимал причины таких отношений. Ему никто не объяснял этого. Но, скорее всего, как он стал считать с годами, размышляя о причинах сложных отношений в семье, причина была в том, что бабушка не одобряла выбор своей дочери и не любила зятя. В общем-то, причина была стара, как мир.
С девушками Сергей переписки не вёл – так получилось. С Ниной связь прекратилась почти сразу, в первые месяцы службы. Светлана за год прислала ему две открытки – он отправил ей десять писем и больше решил не писать, так как не видел в этом никакого дальнейшего смысла. И после того как он решил, что больше не будет писать ей, после пяти лет бесполезных усилий и жестоких самоограничений, сделавших его чужим среди своих, он почувствовал невероятное облегчение, как будто сбросил с себя тяжёлый груз, который тащил все эти годы. «Свобода! – сказал он. – Ничто больше не связывает меня с прошлым, данными себе обещаниями и самозапретами».
Да, прошло время данных когда-то в юности обещаний верности той, которую он для себя выбрал, но которой, как Дульсинее Тобосской, не было никакого дела до его обещаний и самоограничений. Она была обыкновенной девочкой – далёкой и потому недоступной, а он был неисправимым романтиком – наивным и упрямым. Он писал наивные стихи о своём одиночестве, медленно, но упорно совершенствуя своё мастерство. А придуманные и взятые на себя когда-то самоограничения так и остались с ним на всю его жизнь, потому что стали его сущностью, от которой он уже не мог избавиться.
Третьего мая ему приснился сон: как будто он вернулся домой после службы, а дома всё осталось по-старому, как было в то майское утро, когда он бежал на станцию, боясь опоздать на поезд. Ничего не изменилось: те же, знакомые с детства, вещи стояли на своих местах, та же школа, всё те же учителя и ученики; и он вместе со своими одноклассниками собирает металлолом после уроков.
Ничего не изменилось…
От этой неменяющейся картины ему стало обидно, и он проснулся. «Неужели так может быть на самом деле? – подумал он. – Прошёл целый год и ничего не изменилось?» Для него-то