Европейцы (сборник). Генри ДжеймсЧитать онлайн книгу.
пытаясь проникнуть в смысл ее слов.
Баронессу стал наконец раздражать этот неотступно устремленный на нее нежный и кроткий взгляд; если бы не безусловная необходимость проявлять милосердие к тяжелой больной, она, возможно, позволила бы себе мысленно назвать ее дурой.
– Боюсь, в таком случае я никогда вас больше не увижу, – сказала миссис Эктон. – Знаете, я ведь умираю.
– Бог с вами, дорогая сударыня, – пробормотала баронесса.
– Я хочу оставить моих детей радостными и счастливыми. Моя дочь, наверное, выйдет замуж за своего кузена.
– У вас такие прелестные дети, – сказала рассеянно баронесса.
– Я жду своего конца со спокойной душой, – продолжала миссис Эктон. – Он приближается так легко, так неотвратимо.
Она замолчала, по-прежнему не спуская своего мягкого взгляда с гостьи. Баронесса терпеть не могла, когда ей напоминали о смерти, но, даже столкнувшись с ее неизбежностью постольку, поскольку речь шла о миссис Эктон, сохранила всю свою благовоспитанность.
– Ах, сударыня, вы и в болезни очаровательны, – заметила она.
Но вся тонкость замечания гостьи, очевидно, пропала даром, так как хозяйка рассудительным тоном продолжала:
– Я хочу оставить моих детей веселыми и довольными. Мне кажется, вы все здесь очень счастливы… вот так, как есть. Поэтому я и хотела, чтобы вы не уезжали. Роберту это было бы так приятно.
Евгения спросила себя, что могут означать слова: «Роберту это было бы так приятно». Но тут же подумала: ей никогда не понять, что могут означать слова женщины подобного толка. Евгения встала: она боялась снова услышать от миссис Эктон, что та умирает.
– Позвольте мне пожелать вам всего доброго, дорогая сударыня, – сказала она. – Я помню, что ваши силы драгоценны, их надо беречь.
Миссис Эктон на мгновение задержала ее руку в своей:
– Но вы ведь были здесь счастливы, не правда ли? И вы полюбили нас всех? Мне жаль, что вы не можете остаться… в вашем чудесном маленьком домике.
Она объяснила Евгении, что за дверью ее дожидается служанка, которая проводит ее вниз; но на лестничной площадке никого не оказалось, и Евгения стояла там некоторое время, оглядываясь по сторонам. Она испытывала раздражение: про умирающую даму, как известно, не скажешь, что у нее la main heureuse[60]. Продолжая оглядываться, Евгения стала неторопливо спускаться. Широкая лестница круто поворачивала, и в углу было высокое, обращенное на запад окно, а под ним широкая скамья, уставленная цветами в старинных, причудливой формы горшках из синего фарфора. Желтый вечерний свет, пробиваясь сквозь цветы, играл на белой стенной панели; Евгения приостановилась; в доме стояла глубокая тишина, только где-то вдали тикали большие часы. Вестибюль у подножия лестницы был чуть ли не весь устлан огромным персидским ковром. Евгения еще помедлила, по-прежнему оглядываясь и подмечая все мелочи. «Comme c’est bien!»[61] – сказала она себе; все вокруг как бы указывало на то, что жизнь
Легкая рука
Как хорошо!