Писатели, которые потрясли мир. Елена СазановичЧитать онлайн книгу.
писатель подвергался судебному преследованию. За сатирическую сказку «Повелитель блох», в которой высмеял и обличил юридическое крючкотворство председателя особой комиссии. Сказку запретили. Было заведено «дело Гофмана».
В историю культуры вошел беспрецедентный по своей жестокости допрос гения на смертном ложе. За несколько дней до кончины… Так что от тюрьмы Гофмана спасла смерть… А вот от сумы… От сумы мало что спасало Гофмана. Похоже, правда, что «черт на все может положить свой хвост».
А про чертей Гофман знал как никто другой. Нет, он не водился с ними. Совсем наоборот. Просто «я похож на детей, родившихся в воскресенье: они видят то, что не видно другим людям». А дети любят по вечерам, в темной комнате пугать. Закатывать глаза, сдвигать брови и протягивать ручки: «У-у-у!..» «Ой, как страшно!» – в ответ врут им взрослые. А по-настоящему страшно лишь детям. Потому что они видят то, что не видно взрослым. Воображают то, что взрослые уже не способны вообразить. И сочинить, и придумать, и довести до абсолютного совершенства эти фантазии. И написать. Золотым пером. Вернее, вообразив, что перо золотое. И золотые буквы легко ложатся на пергамент.
Контраст. Двуликость. Двойственность. Двусмысленность? Дуализм?.. К чему так склонен был Гофман.
Он пугал по-своему. Он был изящен и виртуозен в своем стращании. Слишком талантлив. Поэтому его произведения переливаются переменчивым светом. Хотя за окном – только ночь… Это и называется – жизнь. Она единственная могла напугать Гофмана. Жизнь от которой он всю жизнь бежал. В Атлантиду. В мир собственных грез.
Интересно, как бы сегодня Гофман отметил свой юбилей? Наверняка, по привычке. Заглянув вечерком в свой излюбленный погребок Лютерна и Вегнера. Правда, модернизированный – но это его не испугает. Он сам кого хочешь может напугать! 240 лет? Подумаешь! Его некоторые персонажи вообще живут вечно. Он сам умер в 49? Трагедия! Зато меньше трагедий на его долю. Гофманиада? Быть может… Нет, Гофмана ничем не запугать. Его привилегия – запугивать других. Сам он ничего не боится.
Поэтому, по законам гофманиады, он сядет в свои 240 на привычное место, на деревянную лавку. Закажет еще, потом еще и еще искристого фирменного вина. Скользнет взглядом по картинам местных художников. (Неужели потом некоторые из них будут стоить миллионы! Наверняка бы стащил, хоть одну из них.) На знакомый буфетик. (И он тоже?) И, наконец, по-гофмановски, демонически усмехнется. Или также по-гофмански ласково улыбнется… (А ведь также любил посидеть и его обожаемый Моцарт! Да, Гофман даже изменил имя Вильгельм на Амадей! Все – из-за Моцарта! Страсть к музыке – от Моцарта! А на могиле – имя Амадей не указали! Вот уж этот судебный департамент. Его бы судить… А как композитор он вообще творил под псевдонимом Иоганн Крайслер. Зачем? Чтобы запутать историю?)
Гофман выпьет залпом искрящееся вино. И что? Что там, позади, за окном? Вечером. В Германии. Его судьба? Безотцовщина? Ненавистное служение