Все ярче и ярче. Андрей БычковЧитать онлайн книгу.
они обещают научить, как и все колдуны, что хотят научить нас другой реальности, потому что никто не знает, какая из реальностей настоящая. Потому что, быть может, каждая жизнь обречена на ошибку и никто никогда не сможет себя найти, не сможет достичь того, чего хотел когда – то… Так я и шел на эту встречу по объявлению, весной, по сахарным мартовским лужам.
Вечером я должен был есть суп и слушать крики своей любимой, ведь я любил ее, и я должен был слушать крики ее отчаяния, что я оказался не тем, кто, как она думала, будет столпом солнечного света посреди ее жизни, сильным и могущественным, исполнившим то, что хотел, солнцем, которое встает над равниной, встает несмотря ни на что каждый день, исполняя закон и обещание своего возвращения. Нет, я оказался не тем… И, наверное, все, что мне оставалось, это исчезнуть, подстроив какой – нибудь нелепый случай. И я стал задумываться… И, представляя в подробностях свою смерть – веревка или балкон, железнодорожное полотно – вдруг понял, что, лучше, конечно же, не кончать с собой, и, если мне не суждено стать солнцем, то…
Предать свою любимую и своего маленького ребенка,
И отдаться во власть тех черных сил,
От которых уже не ждут пощады,
И которые всегда наготове.
Потому что они всегда рядом,
Только позови и они явятся.
Внизу на экранной странице, на границе дня и ночи, моя любимая прочла адрес и телефон гештальт – группы, где ведущая обещала спасти нашу семью.
И вот теперь я поднимался на четвертый этаж с мороженым, поднимался в твое ледяное злобное царство.
Цепи были уже готовы и колеса, зубчатые, на шестеренках, ждали, чтобы повернуться еще на несколько градусов, чтобы сделать мне еще больнее, чтобы боль, растягивающая сухожилия, наконец, пронизала все мое тело насквозь и чтобы мое тело, сопротивляясь из последних сил, наконец – то, не выдержало и отпустило себя на разрыв, чтобы оно смогло разорваться в своем отчаянии, что ему уже не собраться назад, не обернуться к прежней жизни, и что теперь ему остается только крик, исторгаемый из глубины, крик того знания, что дороги назад уже не будет и что впереди только черное пламя, лед и та странная сладкая судорога, когда спотыкаешься невинно, когда падаешь, не помня себя, как во сне, который настигает нас по какому – то странному закону безволия, что мы должны, наконец, оставить себя и забыть, отдаться в чужие руки.
– На, ешь, – сказала ты.
Я был пристегнут железными скобами и ошейником. А ты стояла передо мной с блюдцем и держала чайную ложечку. И уже подносила варенье к самому моему рту.
– Тебе надо подкрепиться, Игнат, ведь еще ничего не началось.
– А что должно начаться?
– На, пробуй.
Варенье оказалось почти ледяное и обожгло язык. Ты, не отрываясь, смотрела мне в глаза, впитывая мой стыд, мой позор и мое отчаяние. Я не выдержал, дернул голову назад и больно ударился затылком о заднюю стенку гипсокартона, на котором я был распят. Шестерни и цепи были расположены на старой латунной раме, их оси проходили заднюю стенку насквозь, и электромоторчики