Генерал. Дмитрий ВересовЧитать онлайн книгу.
Примем за основу цифры, на которых более или менее сходятся серьезные источники: порядка 1,5 миллиона репрессированных по политическим мотивам в период с 1935 по 1941 год, из которых расстреляно чуть меньше половины. Много это? Чудовищно много. Однако, думается, сильно ниже общего числа жертв советской власти за период до окончательного воцарения Сталина или жертв Великой войны, ответственность за разжигание которой он несет почти наравне с Гитлером.
Тут важен вопрос не только количества, но и, так сказать, качества «жертв сталинских репрессий». Когда читаешь, что кровавый Сталин чуть не под корень истребил ленинскую гвардию, доблестных латышских стрелков, героев Гражданской войны, видных теоретиков марксизма-ленинизма, славных деятелей Коминтерна и аж три «смены» руководящих кадров ЧК-ГПУ-НКВД, – трудно подавить в себе ощущение, что восторжествовала историческая справедливость. (Хотя среди этой публики было некоторое количество людей вполне симпатичных, как, к примеру, Виталий Примаков, или несимпатичных, но интересных и нетривиальных, как Бокий или Агранов.) Но когда речь заходит про сотни тысяч граждан, попавших в ежовскую мясорубку в силу «неправильного» происхождения, вероисповедания, национальности, профессии, места работы, начальника, знакомства, родства, стихов, романов, спектаклей, а то и просто по разнарядке или лживому доносу, о торжестве справедливости говорить уже не приходится.
Характерной особенностью этой волны репрессий (в отличие от репрессий того же Гитлера в отношении реальных политических противников или «расово неполноценных» евреев и цыган) была их полная непредсказуемость. Шанс, пусть и небольшой, получить пулю или «десятку» лагерей за троцкизм или шпионаж имел любой рядовой гражданин, будь он даже чукча-китобой, а для гражданина нерядового этот шанс возрастал многократно. Приходя на любую сколько-нибудь ответственную должность – в наркомат, на производство, в Красную армию, в райком, в институт, в НКВД, да хоть в балет, – человек как бы заранее подписывал себе приговор, который мог быть приведен в исполнение завтра, или через полгода, или через десять лет, или никогда. В каком-то смысле под Сталиным ходили как под Богом. Не трепетать перед таким владыкой было невозможно, а вот верить и, тем более, любить… В голове не укладывается. Ладно бы легко внушаемый молодняк, а то взрослые, вменяемые люди. «Стокгольмский синдром», когда заложники, чтобы не сойти с ума, испытывают чувство эмоциональной причастности к террористам, пытаются их оправдать, понять, действовать с ними «в унисон»? Усердная имитация безграничной веры и любви, продиктованная безысходностью или инстинктом самосохранения, вошедшая в привычку и ставшая «второй натурой»?
Словом, вполне себе фашизм – со своим фюрером, своим гестапо, своей единственной и неповторимой Партией, своим гитлерюгендом и Трудовым фронтом, своими геббельсами, гиммлерами и розенбергами, своими митингами железного единства и «пятиминутками ненависти». Со своей «ночью длинных ножей»,