Города и годы. Константин Александрович ФединЧитать онлайн книгу.
визгом и звоном посыпались лопаты, подскакивая, привставая на мостовой.
– Четыр-надца-ать! Валяй еще-о-о!
– Хватит!
И опять заходила земля под ногами, опять зацапал мертвенно-холодный прожектор дома, руины, заборы; потом сразу опрокинулась и наглухо прихлопнула людей черная прорва, и все ослепли.
– Разбейтесь напополам.
Ходили на развалины кучками, взявшись за руки. Там изводили спички, искали балок. Невидимо откуда наволокли со всех сторон щеп, досок, дранок, рам, фанеры, подкатили мокрое бревно. У концов его, упрятанных в щепы, распалили костры.
Гулкая глотка ухнула нетерпеливо:
– Ну что же, граждане, встали?
Тогда чья-то большая рука, дрогнув в робком свете костров, тяжело поднялась ко лбу, опустилась на живот, махнула от плеча к плечу, и спокойный голос позвал:
– С богом, товарищи!
И тогда десяток-другой спин медленно пригнулись к земле.
У забора, сколоченного из вывесок, куда отошла смена, разворотив мостовую, гукало и шуршало железо. Андрей распахнулся, вытер рукой потную шею, присел на асфальт. Женщина, перетянутая ремешком, неловкая, тучная, отдуваясь, счищая обрывком ржавой жести липкую грязь с ладоней, спросила:
– Ну как, профессор, камни-то ворочать?
Человек ростом Старцову по плечо потянулся, точно просыпаясь, и рассмеялся:
– А знаете – хорошо! Я не могу вам точно передать, что я чувствую. Иногда идешь по улице, поднимешь невзначай голову, вдруг – небо! Так станет на душе удивительно. Годами не видишь, не замечаешь, как будто нет ничего. И вдруг прикоснешься. Оказывается – небо!.. Вот что-то такое…
– Оказывается – назём.
– Совершенно верно – назём, грязь. А прикоснуться – радость.
– Я понял бы, если бы – пафос, – раздалось прерывисто, с одышкой.
Тучная, неловкая спохватилась:
– Вот именно! В феврале баррикады строились сами. А сейчас – казарма.
Одышка добавила:
– Главное, защищаем что? Право на разрушение.
– Разрушение, – отдалось сзади.
– Разрушение, – колыхнулось спереди.
– Пафос, – сказал профессор, вглядываясь в Андрея, – пафос – это час, день, неделя. Пафос – это припадок. Нельзя, чтобы народ бился в припадке целые годы.
– А зачем нужно, чтобы бился?
– Профессор, ведь культура…
– Культура, – отдалось сзади.
– Культура, – колыхнулось спереди.
И опять, точно посмеиваясь над самим собой, извинился профессор:
– Я, знаете ли, изучая историю, не мог обнаружить, чтобы какая-нибудь идея бесследно исчезала под развалинами академии, города или государства. Не мог. И я совершенно спокоен: биологии, истории, искусству, физике, вообще знанию, накопленному человечеством, сейчас ничто не угрожает.
– Идеи можно мыслить только в человечестве. А человечество обречено на взаимное истребление.
– Истребление, – отдалось сзади.
– Истребление, – колыхнулось