Драма в конце истории. Федор МетлицкийЧитать онлайн книгу.
здесь я стал понимать издателей, захваченных корпорациями-монстрами, к которым приходил, и уходил в ненависти. Они хирели на глазах, борясь за выживание, побежденные сначала теми монстрами, а потом электронными издательствами, уже безнадежно переродились в лихих лавочников. Как и мы, брошенные, в постоянной тревоге, что нас закроют за ненадобностью.
Веня робко глянул.
– Не волнуйтесь, давно прорвало запруду цензуры, и слово потеряло вес, окончательно обесценилось. Наступило время самоцензуры – от страха перед чем-то страшнее печатного или произнесенного публично слова.
– За успех! – поднимает рюмку главный.
– Поскольку успеха нет – сказал Веня, поднимая стакан, – остается только за благородство мысли.
– Я за любовь к людям, – возбудился Батя. – А любить можно только женщин.
Такой тост мне понравился.
Бате мешают взбрыкивания его шутовской натуры, постоянно играет, ерничает. Как краб, всю жизнь носил некий панцирь, привык и никак не мог выйти из него. Никто не принимал его всерьез.
С ними мне не по себе. Их я знаю давно, но иногда приходит мысль: что это за люди? Какое имеют отношение ко мне? Живут в сегодняшних нехватках, не чуя под собой почвы. Главный относится к своему делу очень серьезно, как к чему-то значительному и единственно важному, не понимая, что все безнадежно.
Мы спорили о путях изменения системы и важной роли интеллигенции, чтобы нас заметили и вознесли. Спорили до изнеможения, как влюбленный Фридрих Ницше спорил с Лу Саломэ, одной из самых блестящих умов старого времени.
– История – сплошное притворство! – разглагольствовал Батя. – Интеллигенты сплошь предавали – и народ, и самих себя. Великий артист-эстрадник присваивал чужие тексты, как свои, пользуясь бесправием пишущих для него сатириков, которые не смели восставать открыто. Теперь все выходит наружу, люди отвернулись от былых классиков, от всякой фальши гуманизма, как будто спала пелена. Не стало авторитетов, и новых смыслов не стало.
– У меня даже есть стих, – не выдержал я..
– Ну, ну, – заинтересовался главный. Я с испугом прочитал:
И лишь потом поймем, что в жизни нашей
Откроется вся суть, как ни крути,
Через кого мы прошагали страшно,
Убив ли, затоптав или растлив?
Так Горький Достоевского затюкал,
И не спасла планету красота,
И Маяковский пулей тонко тенькал
По стенке храма, золоту креста.
Бил по Булгакову матрос Вишневский,
И Мандельштама отряхнули с ног,
Полдневно-средиземного пришельца
Полуденных средневековых снов.
Великие друзья иронично похлопали ладонями.
– Какая архаика! – удивился Батя. – Как тебе приходят в голову старые формы?
Он был за Ренессанс конца двадцать первого века.
– Настоящая боль проста, банальна, – защитил Веня. – Я так и пишу.
Я зауважал Веню, он один отозвался о моем сборнике: «У тебя есть