Великая Ордалия. Р. Скотт БэккерЧитать онлайн книгу.
быть? Именно поэтому люди окружают идолов таким вниманием, не правда ли? И поэтому они молятся своим предкам! Они делают… они превращают в символы то, что близко… Пользуются известным, дабы получить представление о неизвестном.
Келлхус отпил из чаши с анпоем, наблюдая за собеседником.
– Так, значит, вот как ты воспринимаешь меня?
– Так воспринимают тебя все заудуньяни! Ты – наш пророк!
Стало быть, так.
– И ты думаешь, что я постигаю то, чего ты постичь не можешь?
– Не думаю, знаю. Без тебя и твоего слова мы всего лишь ссорящиеся дети. Я был там! Я соучаствовал в том самодовольстве, которое правило Священной войной до твоего откровения! Губительное заблуждение!
– И в чем же заключалось мое откровение?
– В том, что Бог Богов говорил с тобой!
Глаза теряют фокус. Образы, бурля, восстают из забвения. Вероятности, подобно крабам, бочком разбегаются по берегам неведомого моря.
– И что же Оно сказало мне?
И снова вся внутренность его возмутилась – так холодный камень возмущает поверхность теплого пруда, – оттого что он сказал Оно, а не Он.
– Кто… Бог Богов?
Столь нелепая осторожность была необходима. Дело и вера противостоят друг другу настолько тесно, что становятся как бы неразрывными. Пройас не просто веровал: ради своей веры он убивал тысячами. Признать это, отречься значило превратить казни в убийства – и сделаться не просто дураком, но чудовищем. Тот, кто свирепо верует, свиреп и в поступках, и ни один такой поступок не совершается без страдания. Нерсей Пройас, при всех своих царственных манерах, был самым свирепым из его несчетных поклонников.
Никто не мог потерять больше, чем он.
– Да. И что же Оно сказало мне?
Колотящееся сердце. Круглые, обескураженные глаза. Аспект-император мог видеть понимание, наполняющее тьму, обрушившуюся на его собеседника. Вскоре придет жуткое осознание, и будет поднята монета…
Родятся новые дети.
– Я-я… я не понимаю…
– В чем заключалось мое откровение? Какую тайну могло Оно прошептать в мое ничтожное ухо?
За твоей спиной голова на шесте.
Жестокости кружат и шуршат, словно листья, несомые ветром.
Он здесь… с тобой… не столько внутри тебя, сколько говорит твоим голосом.
За твоей спиной голова на шесте.
И он идет, хотя нет земли. И он видит, пусть глаза его ввалились в череп. Через и над, вокруг и внутри, он бежит, и он наступает… Ибо он здесь.
Время от времени они ловят его, Сыны сего места, и он ощущает, как рвутся швы, слышит свой крик. Но он не может распасться на части – ибо, в отличие от несметных усопших, сердце его все еще бьется.
Бьется еще сердце его.
За твоей спиной голова на шесте.
Он выходит на берег, который здесь, всегда здесь. Смотрит незряче на воды, которые суть огонь, и видит Сынов, плавающих, барахтающихся, раздутых и, в лике зверином, сосущих младенцев, как бурдюки, и упивающихся их криками.
За твоей спиной голова