Дар легкомыслия печальный…. Игорь ГуберманЧитать онлайн книгу.
но, трогая руками,
мы стрелки двигаем обратно.
Стал русский дух из-за жестоких
режимов, нагло-самовластных,—
родильным домом дум высоких
и свалкой этих дум несчастных.
Я мало, в сущности, знаком
с душевным чувством, что свободен:
кто прожил век под колпаком,
тем купол неба чужероден.
В чертах российских поколений
чужой заметен след злодейский:
в национальный русский гений
закрался гнусный ген еврейский.
От марша, от песни, от гимна —
всегда со стыдом и несмело
вдруг чувствуешь очень интимно,
что время всех нас поимело.
Я свободен от общества не был,
и в итоге прожитого века
нету места в душе моей, где бы
не ступала нога человека.
Уже до правнуков навряд
сумеет дух наш просочиться,
где сок и желчь, где мед и яд,
и смысла пряная горчица.
Играть в хоккей бежит слепой,
покрылась вишнями сосна,
поплыл карась на водопой,
Россия вспряла ото сна.
Ровеснику тяжко живется сейчас,
хотя и отрадно, что дожил,
но время неслышно ушло из-под нас
ко всем, кто намного моложе.
Сами видя в себе инородцев,
поперечных российской судьбе,
очень много душевных колодцев
отравили мы сами себе.
Всегда из мути, мглы и марева
невыносимо черных дней
охотно мы спешим на зарево
болотных призрачных огней.
Российской бурной жизни непонятность
нельзя считать ни крахом, ни концом,
я вижу в ней возможность, вероятность,
стихию с человеческим яйцом.
Россия обретет былую стать,
которую по книгам мы любили,
когда в ней станут люди вырастать
такие же, как те, кого убили.
Я, в сущности, всю жизнь писал о том, как
мы ткали даже в рабстве нашу нить,
достанет ли таланта у потомка
душой, а не умом нас оценить?
В России ни одной не сыщешь нации,
избегнувшей нашествия зверей,
рожденных от безумной радиации,
текущей из несчетных лагерей.
Бурлит людьми река Исхода,
уносит ветви от корней,
и молча ждет пловца свобода,
и сорок лет дороги к ней.
Еврей весьма уютно жил в России,
но ей была вредна его полезность;
тогда его оттуда попросили,
и тут же вся империя разлезлась.
Мы ушли, мы в ином окаянстве
ищем радости зренья и слуха,
только смех наш остался в пространстве
флегматичного русского духа.
Мой жизненный опыт – вчерашен,
он