Здоровый оптимизм. Ольга Леонидовна ВербоваяЧитать онлайн книгу.
несмотря на это, узнать, кто есть кто, было проще пареной репы. Если в раннем детстве нас ещё могли спутать, то когда мы стали старше – это надо было уж очень постараться. И родные, и друзья, и соседи – все знали, что весёлая и общительная – это Марина, то есть, ваша покорная слуга. Пожалуй, я и вправду была таковой. С детства мне нравились шумные компании, я легко знакомилась с новыми интересными людьми и так же легко находила с ними общий язык. Гибкость – столь необходимое для общения качество, была мне не чужда, поэтому я вливалась в коллектив без труда: будь то в детском садике, в школе или в институте.
Зина – моя полная противоположность, даже не пыталась влиться. Её лучшими друзьями с детства были нитки, иголки и пяльцы, а также кассеты и диски со старыми песнями, ещё тех времён, когда наши бабушки были молодыми. Придя из школы и сделав домашнее задание, Зина тут же включала магнитофон и садилась вышивать. В нашей квартире не было ни одной стены, где не висело бы её картин, ни одной белой скатерти, по которой бы не прошлись её умелые ручки. Даже кухонные полотенца пестрели от вышивок.
Ещё моя сестра рано научилась готовить, и в десять лет уже сама пекла торты. Особенно хорошо получались у неё "яблочные улитки" – это пирог из нескольких рулетиков, куда заворачивалась начинка из яблок, орехов и изюма. Вся семья уплетала его с большим удовольствием.
Тогда же, лет в десять, она купила себе первые пакетики с бисером, который вскоре превратился в элегантные бусы и пару серёжек. Это дело Зине понравилось, и к двенадцати годам у неё была уже целая коллекция таких украшений. Часть она подарила мне, но я их почти не носила – было уже немодно. Саму же Зину понятие "мода" волновало не больше, чем меня – вышивки, то есть, никак.
От неё никогда не приходилось слышать "Не надену больше эту юбку – это уже немодно" или "Хочу этот топик – это ж последний писк". Я же иногда устраивала подобные протесы, что частенько заканчивалось скандалом.
К десятому классу я, что называется, совсем отбилась от рук – потеряла интерес к учёбе, грубила родителям, допоздна пропадала на дискотеке. Когда же далеко за полночь приходила домой, мать с отцом устраивали мне разбор по полной программе и ставили в пример мою сестру:
– Вот Зина сидит дома – чем-то путёвым занимается. Ты же пропадаешь чёрт-те где, чёрт-те с кем и возвращаешься домой чёрт-то когда!
Теперь-то я понимаю, что родители беспокоились за меня, а тогда, как и многие подростки, свято верила, что это они из вредности – дабы побольше ограничить мою свободу. Поэтому огрызалась в ответ.
А вскоре, классе в одиннадцатом, и Зина перестала быть такой уж домоседкой. Нет, она не пустилась во все тяжкие вместе со мной – она неожиданно увлеклась историей сталинских репрессий. Теперь в свободное от учёбы время она ходила по разным архивам, библиотекам, часами просиживала там, копаясь в документах тридцатых-сороковых годов, читала мемуары узников ГУЛАГа. По возможности посещала акции, посвящённые памяти безвинно расстрелянных, выполняла некоторые поручения правозащитников. Несколько раз даже бывала у партийных "яблочников", хотя политикой, в общем-то никогда не интересовалась. Неудивительно, что вскоре библиотекари, работники архивов и общественные деятели стали узнавать Зину в лицо.
Родители сначала отнеслись к её увлечениям несколько разочарованно, но потом привыкли. Препятствовать не препятствовали, да и ставить её мне в пример не перестали. Всё-таки в эти места ходят не какие-нибудь шалопаи, а более-менее приличные люди. Пусть там кто-то и с прибабахом, но во всяком случае в библиотеке вряд ли устроят пьяную драку, изобьют или сунут наркотики. И уж тем более не будут подливать всякую гадость и насиловать. Да и работает библиотека лишь до шести вечера. С митингом, правда, сложнее – может разогнать ОМОН. Однако чтобы участники пили, кололись и приставали – такого ещё не было. Поэтому за Зину родителям было всё-таки спокойнее.
После окончания школы мы поступили в один и тот же институт и даже на один факультет. Разделили нас только при формировании групп, когда Зину отправили в более сильную, меня же – в самую "тупую". Не скажу, чтобы я училась совсем уж плохо, но в рейтинге я сильно отставала от своей сестры. Первый курс закончила с двумя "хвостами", которые пришлось пересдавать в сентябре. Мама с папой ругались, пугали "карьерой" дворника и снова ставили в пример Зину, у которой за год не было ни одной тройки.
И вот пересдача была уже позади, заканчивался холодный и ветреный октябрь. Зина где-то умудрилась простудиться и ходила в институт плотно закутавшись в тёплую кофту. Это мою сестру очень огорчало – не столько потому, что заболела, сколько потому – что двадцать девятого октября у Соловецкого камня будут читать имена репрессированных. Без неё. Мама с папой строго-настрого велели ей не ходить. Не хватало ещё простоять на ветру и заболеть ещё больше!
– Знаешь, Марин, я всё-таки сбегаю, – сказала мне Зина, когда мы сидели в столовой на большой перемене.
Я попыталась возразить:
– Ты что? Там же холод собачий!
– Ну, я ненадолго. Я только список прочитаю – и в универ. Ты только маме не говори – ладно?
– Ладно, –