Листая календарь летящих будней…. Игорь ГуберманЧитать онлайн книгу.

      Я, друзья, лишь до срока простак

      и балдею от песни хмельной:

      после смерти зазнаюсь я так,

      что уже вам не выпить со мной.

      Я живу, незатейлив и кроток,

      никого и ни в чём не виня,

      а на свете всё больше красоток,

      и всё меньше на свете меня.

      Ещё родить нехитрую идею

      могу после стакана или кружки,

      но мысли в голове уже редеют,

      как волос на макушке у старушки.

      Давно живя с людьми в соседстве,

      я ни за что их не сужу:

      причины многих крупных бедствий

      в себе самом я нахожу.

      Во что я верю, горький пьяница?

      А верю я, что время наше

      однажды тихо устаканится

      и станет каплей в Божьей чаше.

      Несчётны русские погосты

      с костями канувших людей —

      века чумы, холеры, оспы

      и несогласия идей.

      Повсюду, где гремит гроза борьбы

      и ливнями текут слова раздоров,

      евреи вырастают, как грибы,

      с обилием ярчайших мухоморов.

      Компотом духа и ума

      я русской кухне соприроден:

      Россия – лучшая тюрьма

      для тех, кто внутренне свободен.

      О нём не скажешь ничего —

      ни лести, ни хулы;

      ума палата у него,

      но засраны углы.

      В неполном зале – горький смех

      во мне журчит без осуждения:

      мне, словно шлюхе, жалко всех,

      кто не получит наслаждения.

      Со мной, хотя удаль иссякла,

      а розы по-прежнему свежи,

      ещё приключается всякое,

      хотя уже реже и реже.

      Давно я заметил на практике,

      что мягкий живителен стиль,

      а люди с металлом в характере

      быстрее уходят в утиль.

      В земной ума и духа суете

      у близких вызывали смех и слёзы,

      но делали погоду только те,

      кто плюнул на советы и прогнозы.

      Зная, что глухая ждёт нас бездна,

      и что путь мы не переиначим,

      и про это плакать бесполезно —

      мы как раз поэтому и плачем.

      Опершись о незримую стену,

      как моряк на родном берегу,

      на любую заветную тему

      помолчать я с друзьями могу.

      Всё, что было – кануло и сплыло,

      есть ещё в мехах моих вино;

      что же мне так вяло и уныло,

      пусто, равнодушно и темно?

      Повсюду смерть, но живы мы,

      я чувством света – тьме обязан,

      и даже если нет чумы,

      наш каждый пир с ней тесно связан.

      Идея, что мною владеет,

      ведёт к пониманию важному:

      в года, когда небо скудеет,

      душа достаётся не каждому.

      Напористо, безудержно и страстно —

      повсюду, где живое колыхание, —

      в