Апология дворянства. Александр Никитич СевастьяновЧитать онлайн книгу.
и достиг критических величин. При этом именно русская высокая культура, которую официоз всегда преподносил миру как собственно русскую национальную культуру, оказалась настолько неприемлема и враждебна для широких русских масс, что они всегда стойко предпочитали и предпочитают ей не только народно-самодеятельную или полублатную (в диапазоне от частушек и Владимира Высоцкого до Аркадия Северного и Михаила Круга), или весьма специфичную молодежную субкультуру, но даже американскую попсу, негритянский джаз или каких-нибудь мерзейших битлов. Русский певец в подземном переходе в надежде на подаяние скорее станет гнусить «Йестеди» («Yesterday»), чем споет арию из Глинки или Чайковского или романс Гурилева, Даргомыжского или хотя бы Фомина. Не «Белинского и Гоголя», а «Блюхера и милорда глупого», не репродукцию Венцианова или Поленова, а лубок веками как нес, так и несет русский простолюдин с базара. А феномен Владимира Сорокина, выстроившего свой пиар на перверсировании русской классики, народную ненависть к которой он успешно эксплуатирует, заслуживает характеристики «великий истинно пролетарский писатель» (в отличие от Горького, писавшего для интеллигенции). Я и немногие мои коллеги ощущаем этот разрыв всю свою жизнь, но… свидетельствую: за это не убивают. И даже особой трагедии из этого не делают. А если убивают, то не за это.
Тезис о культурном разрыве как причине якобы «этнического» отчуждения верхов и низов русского общества зиждится у Соловья и Сергеева на трех китах:
– франкофония, галломания, англомания, германофилия и т. п. дворянства, воздвигавшие якобы непроходимый барьер с крестьянством;
– параллельно тому – сознательный отрыв дворянства от русской народной культуры, русского быта и русского языка (Сергеев сюда приписывает еще и отрыв от религии);
– целенаправленная культурная дискриминация крестьянства, задвигание его в нишу безнадежной архаики.
Все это, по Соловью и Сергееву, вело к роковым последствиям:
«Глубинную психологическую подоплеку смуты начала XX в. очень точно уловили евразийцы, назвавшие ее „подсознательным мятежом русских масс против доминирования европеизированного верхнего класса ренегатов“93. Отсюда не так уж далеко до оценки революции как национально-освободительного восстания русского народа»94.
На самом деле к этой оценке ведут нас только сами авторы. Ведь перед нами типичная ложная посылка и, соответственно, ложный вывод. Невозможно понять и принять, как это класс русского дворянства, который был, с одной стороны, главным заказчиком, а с другой – главным создателем и апробатором классической русской культуры, той самой культуры, которой мы заслуженно гордимся, которую предъявляем всему миру в качестве национальной визитной карточки и по которой все нас идентифицируют как русских, – как этот класс оказался вдруг записан евразийцами, а вслед за ними Соловьем
Соловей цитирует высказывание лингвиста Н. С. Трубецкого, внесшего немало путаницы в этнологию.
Соловей В. Д. Русская история: новое прочтение… – С. 128—129.